Последний праздник

Спуск с сопки был двух видов: пологий — покрытый сосняком и очень заснеженный, и каменистый — крутой, но почти без снега. Я выбрал второй. Тропинка по крутому спуску была изучена наизусть и исхожена многократно.

Снег падал. Было темно, но не кромешно. Снег, казалось, своей белизной слегка освещал пространство. Я стал спускаться. Снег здесь тоже лежал, но его было немного. Я ступал осторожно. Руки с авоськами пришлось приподнять, чтобы не стукнуть банки о невидимые из-за снега камни.

Хромовые мои ботинки на почти плоском резиновом ходу скользили ужасно. Я балансировал и ловко перешагивал опасные места. Моё двадцатилетнее тело, привыкшее к трапам, коридорам и качающейся палубе корабля, доставляло мне радость и гордость.

Я спустился на треть, когда каблук левого ботинка скользнул по гладкому, присыпанному снегом камню, и я чуть не упал назад, но удержался на ногах, мне удалось прогнуться и правильно подставить правую ногу. При этом руки я поднял выше и согнул в локтях, чтобы не разбить свою ношу. Но от этого движения авоськи качнулись и слегка стукнулись друг о друга у меня за спиной. Удар был не сильный, но какой-то тяжёлый. Звук был такой, как в кино. С таким звуком в кино проламывают черепа тяжёлыми предметами.

Я весь похолодел и сразу поставил авоськи на снег. Снег вокруг банок стал тут же проседать и таять. Я упал на колени и даже начал судорожно сгребать руками этот снег к авоськам. В холодном воздухе почувствовался сильный запах пряного рассола и алкоголя.

Я стоял на коленях и смотрел на всё это довольно долго……………

Все три банки разбились. У “Глобуса” откололось дно, красные перцы и твёрдые огурцы, как рыбы из разбитого аквариума, выплеснулись на камни и замерли. Повидло, загустевшее от холода, ползло на снег. Самогон залил свёртки с пряниками, сигареты и конфеты. Сверху всего, как насмешка, лежала пачка какао-порошка, сухая и невредимая.

Я взял её правой рукой, встал и забросил подальше.

Потом я спустился вниз на несколько шагов, сел на камень и заплакал. Потом я зарыдал.

Плакал я долго, устал плакать и перестал. Я сидел и смотрел на корабли, до которых оставалось пройти совсем немного. Снег падал отвесно. Слёз во мне уже не осталось, но я всё всхлипывал и всхлипывал, как когда-то, когда у меня украли велосипед, а папа отругал меня за это. Как когда я минут пятнадцать пытался вытащить на берег случайно попавшуюся мне на крючок какую-то большую рыбу, но она сорвалась и уплыла, а мне никто не поверил, да ещё и посмеялись надо мной. Как когда пацаны из класса, объединившись в тот раз против меня… вероломно обманули и жестоко обидели.

Потом я замёрз, перестал всхлипывать и седел, затаившись, глядя вниз, на корабли. Стало тихо-тихо и, кажется, даже почти светло. Может быть, я просто привык к темноте и снегопаду.

Я сидел так очень долго. Снег сугробами лежал на моих погонах и шапке. Мыслей никаких не осталось, дыхание выровнялось и казалось исчезло вовсе. Ни один радар или прибор ночного видения не смог бы обнаружить меня тогда.

Я ничего не боялся в тот момент, ни наказания, ни болезни, ни даже смерти. Я представил, как быстро съели бы всё, что я принёс, выпили и выкурили бы. Я представил, как и кто что сказал бы, и как все тут же забыли бы… всё. Я успокоился. И вдруг я почувствовал какое-то движение справа, а потом и слева от меня. Я покосился туда и туда одними глазами и увидел сквозь падающий снег…

Осторожно огибая меня с обеих сторон, вниз спускались какие-то тени. Они обходили меня, сидящего на камне, метров за пять, а ниже они сходились, и двигались дальше вместе, исчезая за стеной снегопада.

Мимо меня бесшумно шли рыцари, и плащи их волочились по снегу, а доспехи казались совсем серыми. С ними вместе шли или спускались на осторожно переступающих тонкими ногами лошадях индейцы, завёрнутые в пончо, и с перьями на головах. Шли гномы, бородатые, они несли на плечах тяжелые топоры. Прошёл Зверобой в бобровой шапке с хвостом, держа в руке длинное тонкое ружьё. Шли золотоискатели, пираты, ковбои, наполеоновские гвардейцы в мохнатых шапках, мушкетёры в засыпанных снегом шляпах. Они шли долго-долго…

Дежурного офицера на КПП не было. Вахтенный матрос оказался знакомым и отметил увольнительную, как надо. На корабле дежурный офицер спал. Моё возвращение прошло гладко. Никто ничего не заметил. В кубрике горел синий свет, все спали, и даже дневальный первогодок, сидя, дремал на рундуках. На столе я увидел свою кружку и три куска сахара рядом с ней. Это ребята оставили мне мой вечерний чай. Я выпил холодный чай и сгрыз два куска твёрдого сахара вприкуску. Было вкусно.

Когда я раздевался и укладывал форму в свой рундук, под руку мне попался какой-то небольшой незнакомый мне предмет. Я вынул его из темноты рундука и увидел зубную щётку в футляре. Внутри себя я смеялся невесёлым интеллектуальным смехом. Единственный свой подарок на двадцатилетие я получил от самого страшного (как мне тогда казалось) человека в мире.