Последний приют призрака

«Войсковая часть… Полевая почта…

Уважаемый (ая)…! В бою за социалистическую родину, верный воинской присяге, проявив геройство и мужество, был убит…, числа, года, похоронен в населенном пункте… в братской могиле.

Настоящее извещение является документом для возбуждения ходатайства о пенсии (приказ НКО СССР № 220). Командир части… Военный комиссар… Начальник штаба…»

Это была похоронка, Ольга поняла сразу, потому что много слышала о таких бумагах. Их получали семьи тех фронтовиков, которые больше не вернутся домой. Непонятно было только, почему эта ужасная бумага пришла к ней. Ну да, у нее муж на фронте, но не мог же он… не мог же Васенька…

Вася вернется!

Ольга изо всех сил зажмурилась, свернула бумажку, засунула ее в тот же надорванный конверт, в котором она недавно лежала, а конверт опустила обратно в ящик, убеждая себя в том, что она подошла к чужому дому, открыла чужой почтовый ящик и прочла похоронку на какого-то другого, совершенно чужого ей человека, а не своего любимого Василия. Конечно, конечно, ведь на штемпеле февраль, и конверт надорван, значит, это письмо уже кто-то читал и с горя выбросил или потерял нечаянно, а то, что на конверте ее собственная фамилия, Ольге просто померещилось!

Это не ее конверт. Не ее почтовый ящик. Это не ее дом!

Наконец Ольга решилась открыть глаза и посмотреть на крыльцо этого дома, чтобы увериться в том, что заблудилась. Да так и ахнула от радости, потому что увидела хозяина дома: невысокого, очень худого мужчину с обритым наголо угловатым черепом и очень синими, словно бы эмалевыми глазами на худом некрасивом лице с напряженным ртом и искривленным носом.

В ее доме такого человека быть не могло. Значит, это и правда чужой дом. И похоронка чужая!

Человек вышел на крыльцо и покачнулся, схватившись за столбик веранды.

Он был необыкновенно бледен, и Ольга поняла, почему. Он держался за левое плечо, а между пальцами краснело пятно.

Да он ранен, этот чужой человек! Ему нужна помощь!

Ольга толкнула было калитку и побежала по садовой дорожке.

Человек покачнулся и схватился за притолоку, пытаясь удержаться, однако руки его соскользнули, ноги подкосились, он начал падать назад и ввалился внутрь дома.

Ольга взлетела по ступенькам и ворвалась в коридор, потом в комнату. Человек стоял, прислонившись к стене, и смотрел на нее своими странными, ярко-синими, как бы эмалевыми глазами.

Вдруг взгляд его воровато скользнул, и Ольга невольно глянула туда.

И тут же снова стиснуло болью сердце, потому что она увидела торчащую из кладовки нелепо согнутую ногу в коричневом чулке и поношенном ботинке с оторвавшейся подошвой.

«Да, Фаина Ивановна говорила, что подошва отвалилась, надо к сапожнику отнести», – подумала Ольга мимоходом, но вдруг до нее дошло, что Фаина Ивановна не может, не должна тут лежать, вернее, валяться, наполовину запихнутой в кладовку.

Она изумленно взглянула на незнакомого человека, зажимавшего рану, как вдруг он отнял от плеча правую руку, выхватил что-то из кармана, а потом резко взмахнул рукой.

Ольга увидела какой-то темный предмет, летящий к ней по воздуху так стремительно, что она словно бы слышала, как свистит разрезаемый им воздух.

Это нож, поняла она за миг до того, как нож вонзился в ее горло.

Она взмахнула руками и опрокинулась навзничь, чувствуя, что задыхается, что сердце останавливается.

«Женя! Саша!.. Тамара, береги наших детей!» – была ее последняя мысль. И вся жизнь ее изошла в мучительном предсмертном крике, который уже некому было услышать, кроме ее убийцы.

Из записок Грозы