Последний приказ Нестора Махно

— Давайте отставим формальности в сторону, протокол мы заполним потом. О каких документах вы говорили на первом допросе в жандармерии?

— Господин офицер, это длинная история…

— Ничего, я не спешу. Это не мне три года грозит, — резонно отметил Тамарин.

— Для чего мне вам это рассказывать, если всё равно три года? А расскажу — потом оглядываться всё время? — Бойченко понял, что вчерашние его следователи ничего не решают. Вот он, тот человек, которого действительно интересует эта тема. С ним и нужно торговаться.

— Боитесь мести своих братьев — анархистов?

— Да, боюсь. Если Нестор велел эти бумаги запрятать и забыть место, то, наверно, они что-то для него значат? А Махно обид не прощает. Много раз в этом убеждался, — Паша сложил ладони вместе и зажал их между колен, как ребенок. Он постоянно дёргал правой ногой и не мог остановиться — даже не было смысла скрывать нервное напряжение. Пусть этот офицер видит, что решение дается тяжело.

— Хорошо… К этой теме мы придём позже. Меня интересуют некоторые страницы вашей биографии, — Тамарин перелистывал протокол его вчерашнего допроса. — До некоторого времени мне всё понятно… Но вот с этого места: «После полученного задания от Харьковского ОГПУ был вынужден остаться на территории Румынии». Почему вынужден? Что вас подтолкнуло к этому решению?

— Да всё очень просто. Обещали амнистию, а взяли в оборот. Какой из меня шпион? Я из села, понимаете? Я когда первый раз винтовку взял в руки, патроны проспал…

— Ваша миссия на территории Румынии предусматривала обращение с оружием? — чем чаще задавать вопросы, тем больше шансов, что арестант «поплывёт». Не давать времени на обдумывание ответа и быстро выстреливать следующий вопрос — эта тактика всегда приносила Тамарину успех.

— Нет. Мне всего-то было нужно своих найти и поговорить по душам, кто хочет вернуться, — Бойченко выпалил ответ быстро, будто боялся, что его заподозрят в подготовке диверсии, разговоров об оружии следовало избегать.

Тамарин сделал в специально заготовленном черновике какую-то пометку и продолжил:

— Детальней о причинах вашего решения остаться в Румынии.

Бойченко опустил голову, и, разглядывая свои башмаки, пробормотал:

— Испугался я. Просто испугался. Нас когда в СССР забросили, наш старший сказал, что всё будет в порядке. А потом оказалось, что совсем даже нет. Нас всех долго проверяли, допрашивали, не верили.

— К вам применяли меры физического воздействия? — перебил его Тамарин.

— Ко мне — нет, но говорят, что некоторым досталось.

— Попрошу вас не опираться в своих показаниях на слухи. Для нас это неприемлемо. Вижу, что вы идёте на сотрудничество и мне, скорее всего, есть что вам предложить взамен, но я должен быть уверен в вашей полной искренности и лояльности. Так вы сами видели или вам кто-то рассказывал?

— Да нет… Слышал только.

— Тогда продолжайте в этом же ключе, — поправив очки, приказал полковник.

— Ну вот… — Бойченко продолжал подёргивать ногой. Ему предстояло впервые рассказать всю свою подноготную, чего он ещё никогда не делал. — Последней каплей стало, когда я узнал, что старшего нашего, Лёву Задова, держат в ванной пятый месяц. Меня следователь вызвал и говорит: «Хочешь, чтобы твой командир в живых остался?». Я ответил: конечно, хочу. Так он и говорит: «Поедешь в Румынию, соберешь данные, которые я скажу. Если совпадут с его показаниями — значит, ты его спас».

— И что вы решили? — в тот момент, когда Бойченко упомянул Задова, Тамарин напрягся. Человек, который знает его лично, находится в плену у румынской разведки, владеет историей событий и знает нечто о документах Махно. Что еще он может знать и насколько опасны его знания для Задова и для агентурной сети «Скрипачи», в которую входил сам полковник Виорел Кроитору?

— Я выполнил поручение чекистов, но когда в самом начале 1925 года мне удалось разыскать Нестора, тот открыл мне глаза на многие вещи.

— Где вы его нашли? — Тамарин что-то постоянно записывал и задавал вопросы, не поднимая головы.

— В Данциге. В сапожной мастерской. В нищете он жил, в одиночестве…

— Продолжайте детальней о вашем с ним разговоре, — поправил Тамарин арестанта.

— Хоть и кашлял Махно, хоть и скрючила его жизнь, но многим интересовался. Вот глаза у него горели как раньше, понимаете?

— Понимаю. Эта фигура нам хорошо известна. Мы с ним работали некоторое время. Слушаю вас дальше.

— Ну, я ему всё и рассказал, как на духу. Говорю же, хреновый из меня шпион.

— В деталях, пожалуйста, — Тамарин был вынужден постоянно подталкивать Бойченко к откровениям. Было отчётливо понятно, что тот каждое слово из себя выдавливает с трудом, пытается обдумывать последствия. — Что конкретно вы ему сказали?

— Да что… как Лёвка нас уговорил сдаться, как нас перевербовали, что следователь этот, Спектор, воевал вместе с нами.

— Сотрудник ЧК, который вас допрашивал, вместе с вами воевал в махновской армии?

— Так точно, — по-военному отрапортовал Бойченко. — Только тогда назвался другим именем. Он глазастый такой, невысокого роста, на цыганенка похож. Молодой совсем, пронырливый…

— Как Махно отреагировал?