Последний проблеск света

Я кошусь на него в тусклом свете. Сейчас примерно послеобеденное время, но из-за постоянной дымки пыли и пепла последние проблески солнечного света меркнут намного раньше, чем должны.

Я честно не могу сказать, серьезен он сейчас или нет.

Поскольку нет ни намека на улыбку, я решаю, что он не дразнится, и мрачнею еще сильнее.

Он издает тихий фыркающий звук, которого я не понимаю, и косится туда, где моя сумка соскользнул на пол машины. Я оставила ее не застегнутой, и оттуда выглядывает моя книга.

Я вижу, на чем сосредоточен Трэвис, и быстро наклоняюсь, чтобы сунуть книгу обратно в сумку и застегнуть ее.

— Стихи? — спрашивает он в той же скептической манере, что и ранее этим днем.

Я прищуриваюсь и стараюсь выглядеть грозной. Почти уверена, что толку от этого нет. Во всем виновата та чертова ямочка на подбородке.

— Да. Стихи. Я же тебе говорила ранее.

— Почему ты таскаешь с собой эту книжку? — он смотрит на меня так, будто я выжила из ума.

Может, у него есть основания так считать, учитывая, что стало со знакомой нам цивилизацией.

Я потеряла свою семью. Я потеряла свой город. Я потеряла все, и существует лишь малый шанс, что я выживу и доберусь до Форт-Нокса. И еще меньше шансов, что мы доберемся туда прежде, чем базу захватит стадо. Но я все равно цепляюсь за эту книгу.

Теперь все сводится к выживанию. Стихи больше не имеют значения.

Есть слова, которыми я могла бы объяснить это ему. Слова о надежде. Об остатках утерянной красоты. Об эхе смысла в тусклой реальности.

Но я даже не пытаюсь объяснить.

Может, я и правда сошла с ума.

Читаю стихи после конца света.

Я вообще ничего не говорю.

Глава 2

Мы едем всего час, после чего становится слишком темно, чтобы двигаться дальше.

До случившегося я назвала бы это время ранним вечером, но садящееся солнце уже заслонено стеной грязных облаков и дымки, и вскоре Трэвису придется включить фары, так что мы ищем место, где можно провести ночь.

Ночью теперь слишком опасно бывать на улице. Трэвис, может, силен и хорошо вооружен, но мы с ним вдвоем противостоим всему, с чем можем столкнуться в темноте. Дневной свет — это единственный безопасный вариант.

Мы находим старую ферму с домом за холмом, который едва виден с дороги. Большинство окон разбито, а значит, внутри не будет полезных припасов, но на расстоянии многих миль отсюда нет городов, и уединение фермы все равно кажется более безопасным вариантом.

Мы прячем джип, забираем вещи и входим в полуразрушенный фермерский домик.

— Едва ли тут найдешь консервы или воду, — я окидываю взглядом гостиную, покрытую грязью, паутиной и старыми птичьими гнездами. Большая часть мебели сломана или гниет от погодных условий, проникающих внутрь.

— Да уж. Давай пойдем наверх. Нам нужна лишь одна нетронутая комната.

Состояние верхнего этажа оказывается более хорошим, одна спальня выглядит нетронутой. Дверь закрыта, и тут нет разбитых окон. Это была детская с двумя одноместными кроватями.

Мой желудок скручивает, пока я смотрю на маленькие постели, до сих пор аккуратно заправленные покрывалом с Бэтменом и таким же постельным бельем.

Тут жила семья. Совсем недавно.

— Сгодится, — говорит Трэвис, позволяя мешку припасов соскользнуть на пол. Он наблюдает за мной. — Что не так?

— Ничего.

— Тебе снова плохо?

— Нет. Я в порядке, — я прогоняю жгучее ощущение из горла и головы. Затем подхожу к пыльным шторам, чтобы впустить остатки скудного света. — Тут немного душно. Как думаешь, можно приоткрыть окно?

Трэвис подходит, чтобы хмуро посмотреть в задний двор, выходящий на бывшее пастбище. Теперь там лишь серые холмы, обнесенные кусками проломленного забора.

— Наверное, — он частично приподнимает створку окна. Там даже имеется сетка.

Я сажусь на кровать, снимаю обувь и ремень. Дышу насыщенным вечерним воздухом.

— Тебе нужно что-нибудь съесть, — он шарит в своем рюкзаке и предлагает мне протеиновый батончик и бутылку воды.

— Мне пока нормально.

— Ничего тебе не нормально. Ешь.

Я тупо смотрю на него.

Он сует руку мне под нос.

— Сейчас же.

Я принимаю от него воду и протеиновый батончик, хотя тихонько ворчу из-за его приказов. Я заталкиваю в себя еду и минутку сижу, убеждаясь, что она не полезет обратно.

Вроде нет. От скуки я читаю этикетку на батончике и вижу, что срок годности вышел почти год назад. На вкус нормально. Сроки годности уже не имеют значение. Если еда выглядит нормально, ты ее ешь.

Я наблюдаю, как Трэвис толкает комод, располагая его перед дверью, чтобы забаррикадировать ту на случай вторжения. Затем он садится на детский стульчик и чистит свой дробовик, заодно поедая протеиновый батончик.

Я примостилась на краю одной кровати, допивая воду, когда он встает, потягивается с головы до пят и расстегивает ремень.

Мой желудок бунтует, но не от еды.

Если Трэвис окажется извращенным типом, это случится сейчас. Теперь я в западне с этим мужчиной. Ночью. В комнате на втором этаже. Где дверь забаррикадирована тяжелым комодом.

Если он думает, что заслуживает платежа за оказанную мне помощь, то потребует этого сейчас.

Он встает и долго молча смотрит на меня. Наконец, бормочет:

— Спи уже, девочка.