Последний путь Владимира Мономаха

Фома вернулся на Русь уже под осень, когда молотили жито на гумнах, и благополучно привез князю драгоценный потир и другие церковные сосуды. Вместе с ним вернулся и Злат. Перед его мысленным взором за дубами, мимо которых ехали всадники, плескалось синее море и вставал тот солнечный день, когда он смотрел с городской стены на морские пространства. Красивая, как голубая церковь в позолоте, по каменной лестнице из города спускалась белолицая супруга катепана. Печально было тогда, что по ночам греческие дома на запоре и у дворца стоит стража, а теперь все растаяло, как дым или как наваждение. Дорога опять извивалась змеей среди дубов в серебристом инее. Огромные деревья выплывали из тумана и снова таяли в голубоватой мгле по мере того, как продвигался обоз. Уже недалеко было до Переяславля.

Очутившись вскоре после поездки в Корсунь на Трубеже, Злат по своему обыкновению побывал у кузнеца Косты и еще раз уплатил за подкову.

– Где же ты ее потерял? – спрашивал кузнец.

– На черниговской дороге, – ответил отрок, чтобы сказать что-нибудь.

Тревожно поводя глазом, серый конь в яблоках терпеливо стоял у навеса, чуя привычный кузнечный дымок.

Любавы не было дома. Она ушла с подружками в дальние дубравы собирать грибы. Но в первое же воскресенье Злат стоял в церкви Богородицы, так как ему стало известно, что дочка кузнеца ходит с матерью в эту церковь, где служит поп Серапион. Однако в тот день кузнечиха занемогла, и Любава отправилась к утрене с Настасей, обе в пышных сарафанах, одна в синем, другая в красном, с серебряными подвесками на голове. Должно быть, Злат уродился удачником. Строгая мать охала дома у очага, а девушки, вольные, как птицы, стояли впереди гусляра, перешептывались и с лукавыми взглядами оборачивались на отрока, что красовался в церкви в новой розовой рубашке с серебряным оплечьем, подпоясанный тонким ремешком, на котором висел костяной гребень затейливой работы.

На хорах, где молились знатные люда, Злат рассмотрел также знакомую боярыню, супругу посадника Гордея. Стоявший рядом с ним Даниил толкнул его локтем:

– Смотри! Горделивая, как башня, увешанная золотыми щитами, о которой сказано в священном писании!

На Анастасии было два платья, нижнее – желтое, верхнее – красное, покороче, и много золота на шее и на голове. Она вскоре покинула хоры, спустилась вниз по каменной лесенке и покинула храм, пройдя близко мимо Злата и даже не заметив его. На лице ее была печаль. Но разве узнаешь, что творится в женском сердце? Да и страшно, казалось, заговорить с такой после того, что случилось. Не колдунья ли она?

Серапион поднял перед народом ту самую чашу, которую они привезли с Фомой из Каффы. Сосуд еще не отправили на реку Альту. Осеннее солнце прорезывало косыми лучами из узких окон купола дымок фимиама.

Когда обедня отошла и женщины пестрой толпой вышли из церкви на зеленую лужайку, гусляр увидел, что смешливые подруги, все так же оглядываясь на него, повернули на Княжескую улицу, направляясь к каменным воротам, над которыми стояла белая церковь св. Феодора, увенчанная золотым куполом, чтобы Переяславль был не хуже Киева. Злат поспешил за ними. В длинном воротном проходе теплоту тела приятно охладил под шелковой рубахой прохладный сквозной ветерок, но за воротами снова пригрело солнце, жаркое не по-осеннему. Сразу же открылся вид на поля и рощи. Среди них знакомая дорога бежала на полдень. По ней можно было доехать до самой Тмутаракани, если в пути путника пощадит половецкая сабля. На желтом жнивье особенно ярко зеленели дубы. В прозрачном воздухе с полей летели липкие паутинки. Пчелы гудели над последними цветами. Синий и красный сарафаны уже мелькали в дубраве, и отрок помчался туда. Но девушки заметили преследование и, быстро оглянувшись еще раз, побежали. Беглянкам мешала длинная одежда, и скоро гусляр нагнал их под дубами. Испуганно улыбаясь и тяжело дыша, Любава припала к вековому дереву, словно ища у него защиты, а Настася бросилась на траву и сидела, опираясь обеими руками о землю, исподлобья глядя на отрока.

Злат остановился перед ними и горделиво подбоченился:

– Бегают, как зайцы. Не догнать.

Девушки смотрели на него и переглядывались, но молчали, и он, не зная, с чего начать разговор, стал расчесывать белым гребнем свои золотые кудри.

– Зачем пугаешь нас? – сказала Настася, не опуская перед отроком смелых глаз.

Он был красив, в розовой рубахе с широкой серебряной вышивкой на плечах, вокруг шеи и с таким же шитьем на рукавах повыше локтей.

– Вас двое, а я один. Чего вам страшиться?

– Ты ястреб, а мы бедные птахи.

– Зачем по дубравам бродите? Волков не боитесь?

– Мы к реке шли.

– Миновало время купания. Уже олень в воде золотые рога омочил.

Любава молчала, кусая белыми зубами сухую былинку. Потом вдруг спросила:

– Вернулся? Где же лучше, за морем или в Переяславле?

– За морем греческие орехи растут.

Злат вынул горсть орехов и потом другую, протянул девушкам. Любава не взяла, в смущении. Но Настася завладела ими и спрятала в плат, снятый с головы.

– Расскажи, каких ты там царевен встретил? – смеялась она.