Последний путь Владимира Мономаха

– Слух есть, что к князю Мстиславу новгородцы пришли, – ответил невеселым голосом Иванко. – Только кто знает, правда ли это?

– И ростовцы, – добавил Борей.

Олег, держа кусок мяса в ложке, а в другой руке кусок хлеба, сердито посмотрел на дружинников:

– Устрашились?

Иван ко Чудинович, старый боярин с седеющей бородой, вздохнул и ответил за всех:

– Разве мы оставляли тебя одного на поле битвы? Не боимся смерти. Но много воинов у князя Мстислава. О тебе помышляем.

– Что обо мне помышлять?

– Голову свою потерять можешь.

– Горько голове без плеч. У других волости, полные лари серебра. А у меня что? Плохо вы трудитесь на своего князя.

Бояре закашлялись. Олег перестал есть и в сердцах бросил ложку на стол.

– Не укоряй нас, князь, – продолжал Иванко, – мы все делим с тобой, труды и раны. А неудача преследует нас, как злой пес.

В это время на дворе раздался топот конских копыт, послышались голоса. Князь нахмурился и стал прислушиваться, повернув лицо к двери, скосив глаза в противоположную сторону. Борей проворно встал славки.

– Пойду посмотрю.

– Иди, – сказал Олег.

Он жил в вечной тревоге. Всего можно было ожидать. Вскоре низенькая дверь снова со скрипом отворилась, и старший конюх вернулся в избу, видимо чем-то взволнованный.

– Князь, вестник к тебе от князя Владимира Всеволодовича.

Олег встрепенулся:

– Какой вестник?

– Поп. Верхом на коне прискакал.

– Что ему надо?

– Грамоту привез. С ним княжеский отрок. Молоко на губах не обсохло.

Борей ждал, что скажет князь. Олег невольно пригладил непокорные кудри, подбоченился и приказал:

– Позови их.

Нагибая голову в двери, в избу вошел рослый человек, пресвитер, судя по его черной одежде под серяком, наброшенным на плечи от дождя. Вперед лезла широкая рыжая борода, и в глаза бросался румянец деревенского лица. За священником перешагнул порог совсем еще юный отрок, тонкий, как девушка, с большими синими глазами. Он был в нарядном синем плаще на красной подкладке, с серебряной запонкой на плече и в розовой шапке, опушенной белым мехом, при мече, слишком тяжелом для его чресел, в серебристых парчовых ножнах. Вероятно, сын какого-нибудь знатного дружинника. Видя, что князь стоит, опираясь обеими руками о стол, Олеговы люди неуклюже встали один за другим, гремя оружием.

Олег мрачно смотрел на послов. Иерей снял лиловую скуфью, и тогда открылся чистый пробор посреди рыжей головы. Отрок остался в шапке. В глазах его светилось мальчишеское любопытство, играла щенячья радость жизни.

Князь, неоднократно наблюдавший преклонение младших перед сильными мира сего, пристально посмотрел на отрока и спросил:

– Как звать тебя?

– Семен.

– Ты чей?

– Сын боярина Славяты. Олег усмехнулся:

– Боярина Славяты? Или уже не учат вас в Новгороде перед князьями шапку снимать?

– Сниму, – покраснев, по-детски улыбаясь, ответил Семен.

По той неторопливости, с какой отрок стянул с головы розовую шапку, Олег понял, что у Мстислава собрана против него большая сила.

Молодой отрок хотел еще что-то сказать, но священник бросил ему через плечо:

– Умолкни, чадо!

Снова обратившись к князю, он торжественно произнес:

– Прими послов, княже. От князя Владимира Всеволодовича и сына его Мстислава.

Князь рванул правый ус тонкими пальцами. На одном из них сверкал драгоценный перстень. Память о Феофании.

– Послов всегда принимал с честью. Но скоро брат Владимир будет ко мне младенцев слать.

Отрок опять покраснел, стыдясь своей молодости.

– Семена отправили со мной в путь, чтобы боярскому делу научился, – объяснил иерей.

– С чем приехал? – спросил, нахмурившись, Олег священника.

– Эпистолия к тебе от светлого князя Владимира.

Поп подошел поближе и, видя, что Олег не хочет протянуть руку, чтобы принять сложенное в трубку письмо, положил его на стол.

Князь морщился, глядя на послание.

– Все ныне пишут. Будто не князья, а монахи, – зло сказал он, беря пергамен. – Иванко! Накормить надо пресвитера. И этого отрока тоже. Издалека приехали люди.

Боярин пошел-искать жену тиуна.

– А остальные пусть пойдут на коней посмотреть, – приказал князь.

Дружинники полезли один за другим в низенькую дверь.

– Отдохните с дороги, – обратился Олег к послам, и пресвитер уселся на лавку. Отрок продолжал стоять около него, видимо, накопив в своем сердце княжеские обиды. Но тоже смотрел на Олега, в ожидании, как он будет обращаться с грамотой.

Олег сорвал печать красного воска и с шорохом развернул длинный свиток. Насупив брови и едва сдерживая гнев и желчь, он стал читать, беззвучно шевеля губами:

«Послание князю Олегу Святославичу. Будь здоров! О я многострадальный и печальный! Много борется душа моя с сердцем, но оно одолевает, ибо все мы тленны, и потому со страхом помышляю о том, как бы не предстать предо страшным судией без покаяния и не примирившись о тобою…»

Дальше были выписаны из священных книг изречения о прощении прегрешений и всякие слова о миролюбии старшего сына Мстислава. Олег не любил псалмов. От них князя охватывала скука. Точно вдруг переставало светить солнце и женские глаза потухали. Но Мономах пространно писал о грехах и смертном часе.