Последний разговор с Назымом

Плюйся, ветер, охапками листьев,

Я такой же, как ты, хулиган…

– А ты, Колечка, свое, свое прочти, – язвительно посоветовал Эрдману Яншин.

– И вы там на стене писали? – обрадовался ты.

– Молодой был, нахал, как и вы, должно быть, Назым. Хотелось всей поэзии швырнуть перчатку. Эпатировал страшно. Я там с гордостью начертал свою декларацию невинности:

А я свой пах

В давильнях ваших тел

Из кожи девственной

Не вынимал ни разу!

И вы безумно хохотали, забыв про годы, про все на свете.

– Так вы поэт? А я от Веры понял, что вы писали знаменитые пьесы в двадцатые годы. И имажинист к тому же, ведь «Пегас», если мне память не изменяет, был штабом имажинизма? Я там Есенина много раз видел, потом этого поэта, которого Есенин любил, ну красивый такой парень, всегда хорошо одевался…

– Шершеневич, что ли? – подсказывал старый адвокат.

– Какой там! – махал рукой Эрдман. – Мариенгоф! О Мариенгофе говорит Назым, верно? Ну конечно: и красивый, и щеголь, и талантливый, и его любил Есенин.

– Да, да, – кивал ты, – я очень на него хотел равняться, но у меня одежды в то время не было, конечно, а хотелось…

– Но Назым, вы, может быть, и не знаете, но надеждой есенинской компании, наследником его считали молодого поэта Николая Эрдмана! Вы, наверное, Назым, не помните, – говорил Яншин, – а Колечкины стихи печатались в знаменитом в то время сборнике «Гостиница».

И он здорово прочел стихи, из которых я запомнила только последние строчки:

…Земля, земля, веселая гостиница

Для проезжающих в далекие края.