Последний разговор с Назымом

Уходя, оставляю свет в прихожей. Уходя, оставляю свет. Даже если ухожу днем, даже если ухожу на полчаса, даже если вернусь с друзьями.

За нашими пыльными окнами – зеленая весна. Запоздалая весна, бессолнечная и такая холодная, словно больная.

Заканчивается цикл, который можно назвать «Без тебя». Без тебя уже все однажды впервые было: лето сухое с моими слезами, осенние дожди и сиротская зима. Теперь весна – последний непройденный километр страха, который я тоже пройду. Но ты не думай, что по моим щекам вечно текут соленые ручьи. Я – твоя жена, Назым. Никто не должен видеть моих слез. Кроме тебя.

Ты начинаешь медленно читать:

Ты помнишь Узбекию, каирский бульвар?

Я нашел скамью, где мы сидели с тобой.

Хромая ножка скамьи хрома до сих пор.

Конечно, я помню, Назым. И еще как! Я ищу все скамьи, на которых мы сидели, мимо которых шли. Я ищу, ищу… Ты не знаешь, зачем? Зачем эти бессонные ночи, наши безумные разговоры? Я не могу разогнуться. Тяжесть из сердца не спускается в живот. Всё, всё! Всё, Назым. Ни за что больше не войду в кабинет, не сяду за машинку.

Как мы оказались в Каире? Внезапно. Тебе позвонили из Международного отдела ЦК и с большими реверансами попросили поехать в Египет на конференцию писателей стран Азии и Африки. Дело в том, что незадолго до этого в Стокгольме на заседании Бюро Всемирного совета мира разразился политический скандал. В то время, когда половина нашего мужского населения носила, правда, сильно поднадоевшие китайские рубашки из голубого поплина с эмблемой «Дружба», а женщины – китайские шерстяные косынки «Дружба» одного фасона и двух расцветок, Мао поворачивал руль в сторону культурной революции. Наши политики то ли прошляпили эту ситуацию, то ли, как обычно, держали ее в секрете. Но гуманитарная делегация в Стокгольме оказалась абсолютно не готова услышать, как китаец от имени своей страны вдруг обрушил на СССР обвинение в том, что призывы Москвы к разоружению – подлое вранье, что направлены они не против милитаристских держав, а против колониальных и угнетенных народов. Наши делегаты, не получившие никаких указаний от ЦК КПСС, растерялись и молча слушали, как на их головы льются потоки лжи. У тебя, Назым, реакция была мгновенной. Ты вышел к микрофону и дал бой провокаторам, после чего те демонстративно покинули заседание.

Ехать в Египет на конференцию тебе не хотелось. Зимой 1961/62 года у тебя было светлое настроение, много литературной работы, замыслов. Многое получалось, шли и шли стихи. Ты говорил:

– Руки чешутся. Зуд в пальцах. Все время хочу сидеть за машинкой.

Москва, не ведая близкого конца оттепели, жила интересной жизнью. Каждый мыслящий человек чувствовал себя творцом истории. Уходящие от рутины театры и журналы, шумные поэтические вечера, споры до полуночи в каждом доме – все это притягивало в Москву крупных интеллигентов мира, и многие из них постоянно бывали у нас в доме. Куда тут ехать? Но когда ты узнал, что китайцы опять хотят использовать предстоящую писательскую конференцию для политической атаки на СССР, – ты согласился, но с условием, что пошлют и меня.

Я горжусь тобой, Назым! Я дорожу свидетельством твоего бесстрашия. Каждый день ты показывал мне, что мир един и неделим, что он не распадается на прошлое и настоящее, на мертвых и живых, на землю и небо, пока любовь человеческая связывает жизнь.