Потом мы вернулись. На улице было уже совсем светло. Ты сидел возле моей кровати. Сон ушел из нашего дома. Ты достал из коробочки снотворное фирмы «Си-ба» и угостил меня…
Утром я проснулась раньше обычного, проснулась от солнца, ударившего прямо в глаза из незашторенного окна. В доме было тихо. Я не встала – не хотелось тебя будить. Минут через пятнадцать услышала, как в наш почтовый ящик засовывают почту – значит, 7.20 утра. Я специально сняла с ящика крышку, чтобы не гремела по утрам, но ты все равно каждое утро просыпался от возни почтальона, даже во сне боялся пропустить этот момент. Минут через пять ты вскочил и почти бегом кинулся к двери. Я хотела позвать тебя, но промолчала, решила подремать. А ты не возвращался. Прошла минута, вторая – ты почему-то не открывал входную дверь и вел себя подозрительно тихо. Я полежала еще чуть-чуть, но какая-то сила подняла меня посмотреть, где ты притаился. Встала, подумала: пить захотел или куришь. Быстро прошла на кухню. Там тебя не было. Я открыла дверь в ванную, потом в туалет. Вдруг стало страшно, так страшно, меня будто ударила сзади мощная струя горячего воздуха…
Я выскочила в прихожую и увидела тебя за вешалкой на полу. Ты сидел, прислонившись спиной к двери, опершись рукой об пол, поджав под себя одну ногу по-турецки, а вторую слегка вытянул вперед. По выражению твоего белого, непривычно спокойного лица я в первую же секунду поняла, что ты мертв.
В эту секунду мир отпустил меня. Он оглох. Я пыталась заговорить с тобой – ты не отвечал. Я поняла: все кончено. Бросилась к телефону и позвонила Тосе.
– Тося, Назым умер.
Она вскрикнула:
– Не может быть!
Я сказала:
– Подождите, сейчас я пойду посмотрю…
Положила трубку, кинулась в прихожую и снова, едва взглянув на тебя, поняла, что это правда.
Я сказала ей:
– Да, он умер.
И опять она не верила, и я опять просила:
– Подождите, я посмотрю…
Не знаю, сколько времени это продолжалось. Стоило мне выйти из прихожей, как я уже не верила в случившееся.
– Я сейчас вызову врачей! – крикнула Тося и повесила трубку.
В доме было тихо-тихо, как будто из него выкачали жизнь. Вещи потеряли весомость. Я помню, как не могла стоять на ногах. Ноги не то что меня не слушались, но они как бы вовсе отсутствовали, и я плавала по комнатам, ударяясь обо все предметы и двери, но не могла и подумать, чтобы сесть. Я все передвигалась и передвигалась, пока откуда-то не стало известно, что выехали врачи, что вызвана команда по оживлению сердца из Боткинской и «скорая помощь» из «Кремлевки».
Балконная дверь во двор оказалась с вечера открытой, и я без усилий вышла на балкон. Было светлое утро. Я помню, как меня поразило, что жизнь не остановилась – из всех подъездов нашего дома торопливо выбегали люди и через несколько мгновений исчезали в арке под нашим балконом. Дети опаздывали в школу, взрослые спешили на работу. «Они просто ничего не знают, – думала я. – Они совсем ничего не знают, в этом все дело…» Несколько раз я возвращалась в прихожую, там по-прежнему дверь нашего дома охраняла твоя скульптура, Назым. Помню, как меня удивило, что по твоим ногам расползались муаровые круги и красные пятна. Словно вся кровь твоя отливала к ногам. Я помню, как подумала, что ты очень красиво и удобно сидишь. Возможно, я даже восхищалась твоей позой, законченностью движения, силуэта. Это было безумие.
Вскоре, а быть может, и нет, я увидела, как в наш двор вползает огромный белый автобус, из него почти на ходу выскакивают мужчины в белых халатах и спрашивают, где квартира двенадцать. И тогда я крикнула им сверху, что они должны подняться к нам, в сто двенадцатую, но они мне ответили:
– Мы в двенадцатую, а к вам приедут! ждите!
Я знала, что это ошибка, но все уже покатилось вниз головой после самой неисправимой ошибки этого утра, все потеряло смысл. Я могла только ждать. Я была заперта изнутри тобой, Назым.
Потом я увидела, как эти же мужчины выскочили из первого подъезда и побежали ко мне. Через мгновенье они звонили в дверь. Я ждала их, стоя над тобой. Я сказала им, что дверь открыта, но она не поддавалась. Я объяснила им, в чем дело. Они попросили:
– Отодвиньте его!
Я сказала, что не могу этого сделать. Наконец, один из них каким-то образом просунулся в щель. Я вышла, чтобы не видеть, что будет дальше. Я слышала, как говорили:
– Он совсем теплый.
Потом кто-то из них подошел ко мне и спросил:
– Вы не знаете, у него был инфаркт?
– Был.
– Тогда ничего нельзя изменить…
Я и так знала, что ничего нельзя изменить, и их слова меня даже не тронули. Все потеряло смысл, все, все.
Потом я увидела тебя на диване в гостиной.
Вскоре приехали врачи из «Кремлевки», из той больницы, где ты лечился. Помню, как ко мне подошла женщина и спросила:
– Девушка, а где его жена?
– Это я.
– Девушка, вы меня не понимаете, очевидно. Я спрашиваю, где жена умершего? – настойчиво повторила она.
– Это я, – ответила я покорно, впервые усомнившись в том, что говорю правильно. – Я…
– Девушка, вы меня не понимаете… Я вышла из комнаты.
Через некоторое время врач снова настигла меня и стала спрашивать, как правильно пишется твое имя. Я говорила ей, но она все переспрашивала, уточняла… Это было непереносимо. Я взяла со стола книгу стихов, которая лежала там с воскресенья, и протянула ей.
Потом помню, как две женщины, приехавшие из разных больниц, узнали друг друга и стали вспоминать какую-то медицинскую конференцию, где произошел какой-то смешной случай. Обе говорили наперебой и смеялись, а ты беззвучно лежал рядом с ними, Назым. Уходя, одна из них спросила меня:
– Вы не боитесь остаться одна? А то мы можем подождать, пока приедут близкие…
– Не боюсь.
Мне было все равно, останется она или уйдет, даже хотелось, чтобы ушла…
Потом не помню, что было… Нет, помню. Крик Акпера – гортанный, сильный, очень страшный. Знаю только, что я не плакала первые полчаса этого утра.
Но ты не проснулся через полчаса не поэтому, Назым?
Вот я и рассказала тебе все. Да, только не сказала, что в прихожей у двери, где ты навечно перекрыл мне собой выход из нашего дома, рядом с твоей рукой на полу валялся ключ от почтового ящика и горел свет. Последнее, что ты успел сделать – зажег свет…