Последний разговор с Назымом

Я с трудом опять проживаю наши встречи, и уже не могу, не хочу этому противостоять. Нет, мы с тобой рядом. Я раззнакомилась с целым миром. Сегодня долго не могла вспомнить, что играют по радио. А был это «Пятый танец» Брамса…

Уже когда мы были вместе, я спросила однажды, как тебе удалось бежать из Турции.

– Мне помог товарищ Павлов. Ваш русский ученый. Его книга мне попалась в тюрьме. Я внимательно изучил его науку об условных рефлексах – просто меня заинтересовал его эксперимент. Потом, когда я вышел из тюрьмы, я забыл об этой книге.

В девятом письме из Танганьики ты написал мне про это время.

Вспоминаю дни, когда я вышел из тюрьмы.

Не «выпустили», а «вышел сам» Под нажимом

Друзей – извне,

Моим – изнутри,

И под нажимом времени распахнулась тюремная

дверь.

Радость,

Ликование, восторг,

Немного гордый,

немного удивленный восторг.

Блеск мечты.

Надежды, висящие на ветвях мечты, —

Еще не плоды.

Только мечты.

Желание громко рассказать о тюрьме —

всем и себе самому.

Просыпаешься, вздрагиваешь – это тюрьма

до сих пор входит в мой сон.

Привычки тюремных лет,

Запреты тюремных лет,

нелегко расстаются со мной.

Не заклеиваю письмо, словно жду,

что будут его проверять.

По вечерам механически жду,

когда дверь запрут на засов,

а лампочки вспыхнут сами собой.

Радость, ликование,

восторг.

Однако праздничным дням приходит конец,

как и всяким другим дням.

Смотришь – крыша течет.

Окнам нужен ремонт.

Нужно свет провести.

Нужно газ подключить,

Нужно уголь на зиму купить,

Нужно простыни, книги и даже тарелки купить.

Руки готовы к труду. Они трудились в тюрьме,

но тюрьма

Усыпила знанья мои.

Денег нет.

Опасно влезать в долги.

Как, с чего я начну

постройку дома свободы моей? Что хочу я всем этим сказать?

Ты умна, моя женушка. Ты

Догадаешься и поймешь.

Не любил ты говорить про тюрьму. Если и рассказывал, то какие-нибудь забавные случаи. А если истории были жестокие, то старался рассказать их без драматизма. Не хотел, чтобы тебя жалели. Но многие тюремные привычки забывал с трудом. Всякий раз удивлялся, зачем шведы в гостиницах каждое утро меняют постельное белье. Любил, чтобы везде в комнатах горел свет, и самый яркий. Ненавидел темноту, заборы, замки, всевозможные пропуска, визы. Любил хорошо освещенные дома, нарядные улицы, демократичные города.

И вот я держу в руках книгу, пришедшую из Турции. Книга о тебе. В ней твоя фотография, сделанная в тюрьме. Мое сердце сжимается от боли: стоишь одиноко у стены каземата, согнувшись от ветра и холода в длинном изношенном пальто, в худых башмаках без шнурков, костлявый печальный узник. Прижал к груди тощую грязную кошку, ушел в себя, потерял самого себя в себе, впал в задумчивость. И, глядя на эту фотографию, я проклинаю себя, Назым, что недожалела, недолюбила, недоберегла тебя. А кошки в твоей жизни когда-то играли не последнюю роль. Все-таки первые настоящие стихи ты когда-то тоже написал о кошке. Помнишь, как одна дама, пианистка и жена известного руководителя известного театра, умоляла, требовала, чтобы ты написал статью в защиту кошек, чтобы вместе с ней боролся за их права?