Последний рейс

Значит, боятся, что из Ледовитого океана к нам на берег американский шпион-аквалангист вынырнет? Пусть выныривает — он здесь лапти откинет через пять минут — как только ему для сугреву стражи границы болтушки из сапожной ваксы поднесут, народ у нас добрый, отходчивый, а уж коли живого шпиона на Кигиляхе обнаружат, то зацелуют до смерти…

Да, ежели бы моя ненависть не была бы такой животрепещущей, то не стал бы я сейчас сбивать в злобе ногти на машинке, ибо штормить начинает…

Пролив Санникова проскочили удачно по чистой воде, но в сплошном тумане и снежных зарядах.

Легли на остров Столбовой, на его северную оконечность.

И здесь чуть было не «приехали».

В рубке нас трое. Ветер был юго-западный, от юго-запада и зыбь катилась. Вдруг ветер резко сменился на северовосточный. И все три судовода это засекли и обменялись друг с другом удивленными репликами: чего это с ветром случилось? Но никто не взглянул на компас, нормально продолжали пялиться вперед по курсу. А это опять вышел из меридиана гирокомпас, и рулевой послушно поворачивал судно вослед за компасной стрелкой влево — прямо на камни северного мыса острова Столбовой.

Потом выяснилось, что подсела гиросфера. В таком разе должен был врубиться ревун, который, ясное дело, не врубился. Во мне что-то шепнуло: «Мы близко от опасности, и потому надо „право на борт“ и привести Столбовой на корму».

Но здесь врубилось знаменитое: «Стоп!» — себе думаю, а за телеграф не берусь. Чувство неловкости: рядом еще два судовода, а я первым в панику и на борт скомандую?! И не скомандовал. Напомню, что шли в тумане и снеговых зарядах.

Ну, отвернули, ну, помянули добром магнитный компас, ну, обрушили на рулевого стог ругани за то, что он показания гирокомпаса не сравнивал с показанием магнитного компаса, ну, очередной раз отерли холодный пот со лба, ну, старались не глядеть друг другу в глаза от стыда.

Ночью развиднелось, третий штурманец, наладив гирокомпас, определил поправку по альфа Боутис — это знаменитый Арктур, — и все ушло за корму.

В рубке обнаружил нечто новенькое, веселенькое и пестрое. Оказалось, Чук и Гек сшили для нашего общего закадычного друга — вахтенного чайника — шикарный наряд и утеплитель. Как у персидского падишаха. Стеганый чехол, бело-красно-зеленый, со специальной застежкой из «перлоновой» липучки.

Чаек вовсе не встречаем — значит, и чистой воды близко нет. Водяное небо по курсу — это просто рефракция.

Наш Тарас Григорьевич как-то на стоянке в Дании играл в сеансе одновременной игры на тридцати досках с чемпионом Олафссеном и свел ее вничью.

Он впервые узнал о существовании Семена Челюскина от меня и не знал, что мыс Челюскина назван в честь Семена Ивановича Челюскина! Он думал, что мыс назван в честь утонувшего и героически прославившегося парохода!

Спрашиваю его:

— Очевидно, если у вас вышла ничья с Олафссеном, то был момент, когда мелькнул и выигрыш? Тут-то и начали уступать?

— Нет, ни о каком выигрыше не думал, увидел, что могу попасть в позицию вечного шаха и залез в него. Олафссен работал за переводчика в Исландии на «Андижане», который собирал рыбу из всех исландских дырок. Исландцы не знают ни одного языка — ни английского, ни других. Это давно было…

Почему так много живописцев вылезают из собственной кожи и выворачивают наизнанку свои прямые и кривые кишки? А потому, что любой живописец (настоящий), достигнувший определенной степени профессионализма, начинает ощущать искреннее и вполне законное желание отличаться ото всех иных миллионов художников. Стать Рафаэлем или Врубелем, то есть стать таким художником, который может бестрепетно не подписывать свои работы, ибо любой искусствовед мгновенно определит автора (о подделке речи не идет), просто талантливому человеку шансов нет.

И вот он начинает выворачиваться наизнанку. Отсюда такое количество «измов». И это вполне закономерно, и каждый на такое имеет право, ибо не за ради внешнего эффекта они выворачиваются, а из внутреннего и духовного закона и права на неповторимость каждой личности.

Но живописцы (в отличие от писателей) картины не тиражируют в тысячах экземпляров и не обманывают, ведь привычный к чтению человек любой печатный текст хватает…

Большинство писателей рисовало и рисует.

Я понял этот феномен, когда прочитал у Толстого категорическое утверждение: «Главное условие человеческого счастья — связь с природой». Так вот почему в городской квартире меня так тянет нарисовать пейзаж или цветы! Я инстинктивно пытаюсь заместить утраченную связь с природой таким извращенным образом.

В 12.00 получили карту ледовой разведки. Остров Жохова окружен ледяным массивом, сидящим по изобате 20 метров.

Туман. Штиль. Серятина и небес, и вод.