Последний рейс «Фултона»

Тихон вгляделся в толпу. Одеты по-деревенски, но добротно, тепло, – кто в дубленом полушубке, кто в тулупе из мазкой, окрашенной овчины. Все в валенках, в крепких сапогах. Лица, не в пример рабочим, сытые, лоснящиеся. Такие по дворам не побираются, сами на базаре втридорога дерут да еще обвесить норовят.

У нескольких винтовки, с десяток охотничьих ружей, человек у пяти обрезы. Некоторые и вовсе с пустыми руками, или, может, за пазухой, под полушубком, наган греется.

Узнал Тихон и того, под фонарем, а заячьем треухе. Подтолкнул командира в бок:

– Эсер Лаптев. Как вырядился, и не узнаешь – мужик мужиком…

Лобов мрачно прикидывал, как быть. Пока подоспеет подмога – наверняка зажгут Продуправу. Десять человек против ста, да еще в помещении человек двадцать, как говорил Сидорин. Но решился – иного выхода не было:

– Ребята! Целься в крыши… Залпом, по моей команде!..

На морозе глухо клацнули затворы, черные стволы пинтонок задрались вверх.

Лаптев заорал опять:

– Братья-крестьяне!..

Только раззявил рот, чтобы продолжить дальше, как Лобов коротко бросил команду:

– Пли!..

Красногвардейцы дружно пальнули – с крутых крыш взметнулся, посыпался снег. Резкий залп бичом стеганул по толпе. Она вздрогнула, отпрянула назад. Еще раз по толпе ударило эхо, отскочившее от широкой стены соседнего дома.

А Лобов командует снова:

– Пли!..

И еще залп по крышам. Фонарь закачался, пятно желтого света заскользило по стенам, по сугробам, выхватило из темноты поленницу дров.

Толпа шарахнулась в разные стороны.

Кто-то повалился в снег, по нему затопали ножищами. Упавший пронзительно и страшно заверещал, должно быть, поверив в смерть:

– Убили!..

Но Лаптев не растерялся, вертелся в толпе бесом, стрелял из нагана вверх, в ту сторону, откуда раздались залпы, бил бегущих по головам:

– Стой! Стой, сволочи!.. Их там немного! Голыми руками передушим!..

Несколько бородатых мужиков послушались его, залегли за поленницей. Началась беспорядочная ответная стрельба. Пули зазвенькали по металлическим прутьям ограды, вжали красногвардейцев в снег, загнали за кирпичные тумбы.

Если бы Лаптев знал, что здесь всего десять человек, толпа смяла бы их моментально.

– Головы не высовывать! – приказал Лобов.

Выстрелы становились все реже. И тут в конце улицы вспыхнули два светящихся глаза. Они увеличивались, приближались – это на полной скорости мчался автомобиль с подмогой. Затормозив, радиатором ткнулся в сугроб, из кузова посыпались красногвардейцы.

«Братья-крестьяне» бросились кто куда. Матерясь и размахивая руками, с наганом метался между ними Лаптев, пытался остановить. Но куда там! Мужики неслись мимо него, на бегу бросали в снег ружья, обрезы. Один, чтобы легче бежать, скинул даже овчинный тулуп.

Расстреляв патроны, Лаптев кинулся под арку дома, в темный двор. Тихон и Сидорин побежали за ним. Схватили за ноги, когда эсер пытался перелезть через забор. Лаптев оказался здоров, подмял обоих, в кровь расцарапал Сидорину лицо, Тихона – кулаком в поддых.

Опять повис на заборе, уже хотел перекинуться через него, но тут подоспел Лобов, подобрал лежавшую в снегу винтовку Тихона и ударом приклада оглушил эсера. Тот рухнул в сугроб.

Скрутили руки за спину, связали ремнем. Натерли снегом лицо, насыпали за ворот. Лаптев пришел в себя, начал ругаться, грозить.

– Заткнись, – отдышавшись, вяло бросил Сидорин. – Будешь вякать – насуем снегу в штаны, пугало огородное…

Лаптев съежился, замолчал. Усадили его в кузов грузовика.

Красногвардейцы из подкрепления арестовали еще полсотни кулаков, остальные рассеялись по городу.

Бежали и те, что заняли Продуправу. Они времени зря не теряли – втихомолку, пока Лаптев на улице голосил о потерянных свободах, пытались взломать сейф. Да не успели, в спешке растеряли по лестницам весь инструмент – зубила, сверла, ножовочные полотна.

В сейфе Продуправы, как Лобов узнал потом, было три миллиона рублей из тех, которые красногвардейцы по контрибуции собрали у городской буржуазии.

Но осталось неизвестным, что за люди заняли Продуправу – или уголовники, или эсеровские дружинники. На допросе Лаптев, скаля желтые зубы на вытянутом, лошадином лице, заявил, что никакого нападения не было. А раз в России свобода слова и собраний, то митинговать можно где хочешь и когда хочешь. И к фляге с керосином он лично никакого отношения не имеет.

Но оказалось, что имел. Выяснили это только весной…

Ограбление

В этот день в Заволжских мастерских должны были выдавать зарплату. Однако кассир Кусков задержался в банке, рабочие, ворча и переругиваясь, начали расходиться.

Тихон возвращался домой вместе с Иваном Резовым. В воротах столкнулись с Михаилом Алумовым.

– Наше вам, пролетарское, – приподняв картуз, ехидно поприветствовал он старого токаря и прошел мимо, к конторе.

– Не к добру весел меньшевик, – заметил Иван Алексеевич. – Сияет, как самовар перед праздником.

Только отошли от мастерских – навстречу трое в наглухо застегнутых пальто. Руки в карманах, касторовые кепки надвинуты на глаза, сапоги в грязи.

– Не знаешь, кто такие? – оглянувшись, спросил Розов.