Последний рейс «Фултона»

– Обувку и штаны свои наденешь, – придирчиво оглядел их Лобов. Потом достал из кармана слежавшийся листок – метрическую выписку из церковной приходской книги. – Это – твой документ. Вызубри и забудь, что ты Тихон Вагин. Разбудят тебя ночь-полночь, ты Алексей Кузьмин из села Петровское Ростовского уезда. Отец твой – Никита Аверьяныч – держал скобяную лавку, приторговывал хлебом и скотом. Мать – Евдокия Васильевна – из мещан… Молись усердно, но держись с достоинством, ты как-никак – наследник отцовского дела!.. А вот тебе мамкино и тятькино благословение – крестик кипарисовый из святого Афонского монастыря!..

Несколько раз гонял Лобов Тихона по новой, придуманной для него биографии.

И о монастыре Тихон многое узнал. Кому угодно, хоть самому настоятелю, мог рассказать его историю. А рассказать было что – монастырю шестьсот лет исполнилось. И все эти годы князья да цари наделяли его земельными угодиями, драгоценными подарками.

И недаром раскошеливались – расплачивались монахи усердной службой, вбивали в мозги простому народу, что царь – Помазанник Божий, потому верить и подчиняться ему надо безропотно.

О многом бы поведал Тихон богомольцам, вместе в которыми пыльной, истоптанной тысячами ног дорогой брел к монастырю, повесив на посошок свои австрийские ботинки. О том, как весной восемнадцатого года монахи подняли кулаков и зажиточных крестьян окрестных сел на восстание; как во время мятежа попы пулеметами косили рабочих и красноармейцев с колоколен Владимирской и Богоявленской церквей города; как родилась тогда пословица: «Что ни попик – пулеметик».

Но молчит Тихон, а вернее – Алексей Кузьмин. Поглядывает на небо – не застанет ли на дороге дождичек, прислушивается к разговорам попутчиков-богомольцев.

Брело их в монастырь много, а разговоры всё одни и те же – о чудесах, которые творила икона Волжской Божьей Матери. То слепой, приложившись к ней, исцелился-прозрел; то калека вдруг бросил костыли и пошел быстрей здорового; то горбатый выпрямился. А одного маловера, кривого мужика, чуть не избили.

Благостно вздыхал Алексей Кузьмин, поджимал губы, крестился.

Монастырь – как крепость. Толстенные каменные стены длиной чуть не в два километра, на девяти углах – башни с бойницами. У стен крестьянские подводы, у ворот нищие и калеки милостыню собирают, тут же два монаха-привратника за порядком следят. Вплотную к монастырской стене кедровая роща подступает, в ней – затянутые изумрудной ряской пруды.

Вспомнил Тихон: на одном из могучих кедров и нашли икону Волжской Богоматери, поклоняться которой толпами шли верующие. Представил, как, путаясь в долгополых рясах, монахи втаскивают на кедр тяжеленную икону, – и чуть не прыснул от смеха, едва удержался.

Монастырское подворье широкое, кроме центрального храма еще три церкви, две часовни стоят. У храма, где икона Пресвятой Волжской Богоматери, на паперти нищих больше, чем у ворот. Тянут руки почти к самому лицу, друг друга отталкивают, ругаются.

Тихон скупо подал милостыню, пока вошел в храм – и пинков, и толчков от богомольцев натерпелся. И в самом храме теснота – локтя не просунуть. Душно, приторно пахнет расплавленным воском и потом. Люди бормочут молитвы, кряхтят от давки.

– «Алчущим читательница, странным утешение, обидимых от обид и бед избавляющая…» – тянет молитву чернобородый поп.

А Богоматерь в красном покрывале прижала к себе худосочного ребенка и смотрит на толпу скорбно, вот-вот расплачется. Какая, мол, я вам, люди, заступница – самой страшно…

Помолился ей Тихон, пошел в монастырскую гостиницу с жильем устраиваться. А мест свободных нет, то же самое – в «странноприемщице» рядом.

Тут народ опять повалил в центральный храм – начали обедню служить. И Тихон туда. Слышит, как ветхая старушка бойко шепчет другой:

– Глянь-ка, Агафья, на старосту, на Сафонова. Так глазами и шныряет, кто сколько ему на поднос положил.

– Ох и жадный, – согласилась с ней вторая богомолка.

– Не иначе – и в его карман наши денежки проскальзывают.

– Прости нас господи. – И обе старухи закрестились так быстро, словно от пчел заотмахивались.

Заинтересовал Тихона этот разговор. Незаметно пригляделся к церковному старосте – низенький, пузатый, пуговицы на поддевке еле застегнулись, ребром торчат. Рыжие волосы на голове, помазанные, видимо, лампадным маслом, слиплись, блестят. Шея красная, словно обварена.

Стоит Сафонов с подносом важно, не шелохнется лишний раз, а маленькие глазки – верно старушка подметила – так за каждую монетку и цепляются.

Смекнул Тихон – хорошо бы со старостой знакомство свести. Положил на поднос тяжелую серебряную монету и увидел: Сафонов клюнул на нее, как щука на живца, сразу на богомольца с уважительным любопытством посмотрел.

Этого Тихону и надо было. Когда обедня кончилась и староста вышел из храма, робко приблизился к нему, смиренно спросил:

– Не посоветуешь ли, отец, где бы мне на постой устроиться? Гостиница забита, да и не привык я тесниться.

Запомнил староста щедрый дар, и робость парня понравилась. Елейно прогнусавил:

– Только Богу и плакаться… А ты чей будешь, сынок? Откуда к нам пожаловал?