Последний рубеж

И вдруг в августе возникает Каховский тет-де-пон. Потом прогорел кубанский десант Улагая. О, как проклинали судьбу казаки, когда возвращались из набега обратно в Крым! Сходя с кораблей на берег в Керчи и Феодосии, рыдали в голос, не таясь.

Вначале, правда, все шло хорошо. Высадились с кораблей и пошли занимать станицу за станицей. Но сопротивление красных все возрастало, и вскоре войскам Улагая стал грозить полный разгром. Пришлось с большими потерями оттянуть остатки десанта назад к морю, посадить на корабли, и… прощай Кубань, а с нею лопнули и многие надежды.

Что-то не сработало в механизме военной машины, созданной Врангелем, сорвалось. Не захотели жители кубанских станиц идти за белыми, не поверили им и не восстали против Советской власти.

Это был страшный удар для Врангеля. Терялась вся надежда, неоткуда становилось черпать свежую живую силу, а собственные силы таяли с каждым днем. Поредели офицерские полки, а они-то ведь были главной опорой барона.

Не удался и удар в сторону Донбасса. Кроме новых потерь — ничего.

Так что же о нем скажут, спрашивается? Ну, красные, если уцелеют, будут всегда поносить его, это заранее ясно. А что скажет о нем мудрая Клио?

Могут не поверить, но это совершенно достоверно: жил теперь и действовал барон, руководствуясь одной лишь этой заботой; то есть что ни делал, за что ни ратовал и что ни говорил — все это прежде всего предназначалось для истории.

К осени двадцатого года, скажут историки, против врангелевской армии, уже ослабленной, потерявшей почти наполовину свою главную опору — офицерский корпус, образовался целый фронт из пяти красных армий. И все же барон, скажут историки, упорно верил в свою звезду и продолжал хлопотать, дергать всех и тормошить, ругать и призывать к подвигам во имя святой Руси. Он часто появлялся в соборе, преклонял колена перед севастопольским епископом Вениамином и просил:

— Благослови, владыко!

Тот брал икону божьей матери старинного письма, почти черную от времени, но в дорогой оправе, и благословлял барона. После этого, как сам Врангель потом напишет в своих воспоминаниях, у него светлело на душе, и опять он дни и ночи не давал покоя ни себе, ни другим, опять дергал свой штаб и фронтовых командиров, сносился с иностранными послами, писал и писал приказы, перетасовывал войска, перемещал офицеров с одних должностей на другие, неугодных снимал с постов, раздавал награды и чуть ли не каждую неделю затевал новое наступление — то под Каховкой, то под Александровском, то под Волновахой, то еще где-нибудь.

Ну что ж, если так и скажет о нем мудрая Клио, то это еще ничего, ничего.

Успокаивал себя Врангель еще тем, что в крайнем случае сам о себе напишет и даст свою оценку событиям.

«Не составить ли план мемуаров уже сейчас? — размышлял барон. — Можно даже и первые наброски сделать…

Шатилов вскоре вернулся в кабинет верховного правителя с пачкой советских газет и с большой лупой, чтобы легче было разбирать плохо отпечатанные страницы из-за никуда не годной типографской краски.

— А-а! Давайте, давайте! — оживился барон и присел к столу. — Посмотрим, что большевики обо мне пишут, поглядим. Одни гадости, а?

Шатилов в ответ тяжело вздохнул.

Не думайте, что Врангель и его начальник штаба занимались в это утро одним только чтением красных газет. Упрощать, сводить рассказ о Врангеле к какой-то карикатуре мы бы не хотели. В конце концов, всяк заботится о том, что о нем скажут, и барон, который бесспорно должен был так или иначе попасть в историю, да он уже мог считать, что попал, — барон, говорим мы, тоже имел право подумать о себе, то есть, вернее, о том, что о нем подумают.

Не мог он, Врангель, не понимать значения Каховки в момент, когда против него образовался целый фронт и силы у красных все прибывают.

До барона уже дошли сведения, что с польского фронта к Таврии движется Конармия Буденного. А появление красной кавалерии может свести к нулю все преимущество барона. Держался-то он до сих пор на коннице!

Вот, учтя все это, Врангель строил такие планы: он быстро соберет в кулак свои силы и одним ударом сбросит блюхеровский гарнизон с плацдарма. А заодно он и пересечет Днепр и ринется в глубь Украины. Этим-то и был занят в последнее время штаб Врангеля. Из Англии и Франции прибыла новая партия танков, с их помощью барон надеялся прорвать фронт красных под Каховкой.

Наступление началось в день, когда… Впрочем, надо по порядку, событие за событием. Час нового наступления барона еще не пробил, и есть у него пока время просмотреть советские газеты, уже лежащие на письменном столе.

— Вот «Правда», поглядите, Петр Николаевич, — показывал Шатилов, — на первой странице, видите, особый отдел у них: «На пана и барона».

— Вижу, вижу.

— А вот что они, смотрите, сообщают в своей сводке за десятое сентября.

Барон, откинув голову и сидя прямо, пробежал глазами такую заметку: