Последний рубеж

Когда она не стала возражать, Джон понял, что его голос не будет услышан. Ричард устроит еще одно показательное покаяние, как уже делал в Мессине, желая стать достойным вести битву против мусульман. И с треклятым своим везением, братец Ричард сделает своей испанской женушке ребенка еще до конца месяца. Жалея, что не может затравить этого отшельника своими собаками лимерской породы и скормить им его внутренности, Джон погрузился в мрачное молчание, на которое никто не обратил внимания.

* * *

Джоанна поняла, что что-то не так. Пока Ричард встречался с Констанцией в Анжере, Морган навестил Мариам в Бофор-ан-Валле. Визит оказался очень коротким, и следующие две с половиной недели тихая и замкнувшаяся в себе Мариам отказывалась отвечать на все вопросы Джоанны. Но Джоанна была настойчива, и когда Мариам после пасхальной мессы в замковой церкви выскользнула в сад, последовала за ней.

Она нашла Мариам на дерновой скамейке у рыбного садка.

– Я знаю, что лезу не в свое дело, – сказала Джоанна раньше, чем та смогла заговорить. – Но я люблю тебя, как сестру, и вижу, что ты страдаешь. Позволь мне помочь.

– Как будто я могу остановить тебя. – Прекрасные золотистые глаза Мариам были наполнены слезами, и как только Джоанна села рядом, она начала облегчать душу. – Морган приезжал сказать, что Ричард пожаловал им с Гийеном щедрые дары, большие поместья в его герцогствах Нормандии и Аквитании. Он был такой радостный, Джоанна, говоря, что теперь мы можем пожениться. Отказывая ему, я едва не разбила свое сердце.

– Но почему? Я знаю, ты его любишь.

– Да, люблю, и не стану обременять его бесплодной женой.

Джоанна взяла Мариам за руку.

– Как часто ты делила постель с Морганом? Пару раз в Святой земле, да еще было несколько коротких свиданий в прошлом году. То, что ты не смогла зачать, ничего не доказывает, Захра.

От этого арабского ласкового слова, прозвища, которым ее называл брат Вильгельм, у Мариам полились слезы.

– Ты забываешь, что за четыре года брака с Бертраном я ни разу не забеременела.

– Но это не значит, что ты не можешь, – настаивала Джоанна, поскольку врачи, осматривавшие ее в Салерно, придерживались революционного мнения, что вина за бездетный брак не всегда лежит на женщине. – Многие жены беременеют после многих лет считавшегося бесплодным брака. Возьми хоть Констанцию. Кто ждал, что она забеременеет на сороковом году?

– Я сказала не всю правду, Джоанна, – призналась она, помолчав несколько секунд. – Да, я боюсь, что не смогу зачать. Но я не могу выйти замуж за Моргана не из-за этого. Наши дети никогда не станут здесь своими. Я видела, как люди смотрят на меня, как шепчутся за спиной. В Пуатье меня называли «сарацинской ведьмой».

Джоанна была разгневана – она и понятия не имела, что Мариам чувствует себя чужой в анжуйских владениях.

– Почему ты мне не говорила? Подлые скоты! Ты лучшая христианка, чем большинство из них!

Негодование Джоанны согрело Мариам, и она обняла подругу.

– Мне все равно, что другие говорят обо мне – жизнь с тобой защищает меня от подозрительности и враждебности, – заявила фрейлина. – Но для моих детей это будет иметь значение. На Сицилии сарацинская кровь – дело привычное, но я не могу просить Моргана бросить его мир ради моего. И даже если бы он захотел, то теперь, когда на сицилийском троне сидит Генрих, это невозможно. Морган никогда не пожелает жить там, где правит Генрих, и я тоже.

Джоанна слишком хорошо знала Мариам, чтобы спорить дальше, но и сдаваться не собиралась. Она стыдилась своего облегчения, испытанного в тот миг, когда Мариам сказала, что возвращение на Сицилию невозможно, ведь потерять Мариам было все равно, что лишиться части самой себя. Но молодая королева слишком любила подругу, чтобы быть эгоистичной, и пока они шли обратно к замку, втайне поклялась найти способ, чтобы Мариам и Морган смогли жить вместе.

Когда они вошли в большой зал, Джоанна направилась к Беренгарии, стоявшей у очага. Взглянув на лицо младшей родственницы, она ускорила шаг:

– Беренгария? Что случилось?

На фоне бледной кожи глаза Беренгарии казались совсем темными. Она держала письмо, выглядевшее так, будто оно было скомкано в кулаке, а потом снова разглажено.

– Это от Ричарда, – сказала испанка. – Он хочет, чтобы я присоединилась к его пасхальному двору в Ле-Мане.

– Милая, это же чудесно! – воскликнула Джоанна, обрадованная тем, что ее упрямый брат обратился наконец к своей заброшенной жене.

– Да, чудесно, – после долгой паузы согласилась Беренгария, как всегда говоря то, чего от нее ждут. Но она совершенно не разделяла восторг Джоанны, ощущая лишь тревогу, замешательство и даже некое дурное предчувствие.

* * *