Последний рубеж

Но та либо находилась еще настолько далеко, что была неподвластных глазу огромных размеров, либо вовсе была прозрачна. Что Влад легко допускал. Он понимал, что в этом неправильном мире возможно все. Даже то, что в принципе невозможно.

Стрела летела неспешно, как летают снаряды при замедленной съемке. Но приближалась неумолимо, как день казни или тормозящий на льду грузовик. И чем ближе она подлетала, тем меньше становилась. В тот миг, когда стрела пробила Владу спину под левой лопаткой, она достигла привычных для ума размеров.

Влад ничего не почувствовал. Стрела прошла сквозь него легко, как иголка сквозь ситец, и совсем безболезненно. Только сладостная мелодия оборвалась. Это было неприятно, но не смертельно.

Когда он понял, что не пострадал, тут же обернулся. И для того чтобы проследить за дальнейшим полетом стрелы, и — вообще.

«И вообще» навалилось в полный рост. Двойник исчез. На том месте, где он стоял, Влад увидел пробитую стрелой черную птицу. Подумал, что та самая, и сделал (не без труда) три шага, чтобы разглядеть, но птица — фьють! — исчезла. Правда, не совсем — превратилась в змею. Хотел пнуть куда подальше гадину, но и она исчезла. На сей раз с концами.

В результате с ума сводящих метаморфоз и трансформаций обратной эволюции на песке осталась лежать одна только стрела.

Одна, но не простая.

Испытывая любопытство, Влад подобрал ее и повертел в руках. По виду, вроде как арбалетная. Стало быть — болт. Сантиметров тридцать, не больше. Наряжен оперением из сероватого пергамента. Наконечник восьмигранный и отчего-то золотой. И тянется от его острия какая-то непонятная лиловая спираль. Мало того, ее саму оплетают две спирали потоньше — бежевая и темно-желтая. Эти две, правда, через секунду-другую растаяли, а вот лиловая осталась. Продолжала струиться как дым от сигареты. И не только струилась, но еще и шипела злобно. Да так разило от нее какой-то пакостью, что в носу свербело и хотелось чихнуть.

Влад попытался, взмахивая этим своеобразным хлыстом, сбить несимпатичную штуковину с наконечника, но не вышло — приклеилась намертво.

Еще пару раз щелкнул — никак.

А затем спираль, которая поначалу была небольшой — где-то, наверное, с полметра в длину, — вдруг стала увеличиваться в размерах и стремительно потянулась к небу. Небо было рядом, рукой подать, но вертлявая удрать не успела: в какой-то миг сверкнула яркая алая молния и оборвала диковинный процесс. Обе части перерубленной спирали подергались в конвульсии, после чего развалились на мелкие куски. Лиловый свет, который от них исходил, осыпался вниз холодными искрами победного салюта, а небо от такой развязки качнулось и ушло в даль дальнюю, где ему, вообще-то, и положено быть.

Влад не сразу понял, что упал, а когда понял, потерял сознание.

Но только на секунду.

2

Через секунду сознание вновь включилось, и Влад, наконец, увидел ту женщину, которая так за него переживала.

Это была всадница.

Осадив скакуна возле низкорослого кактуса, чем-то похожего на утыканного гвоздями бегемота, она прыжком спешилась и поторопилась на помощь.

Спасительница оказалась молода, замечательно сложена и красива той особенной красотой, которую знатоки, цокая языками и вкладывая в слово еще тот, старинный, смысл, называют неземной.

Но не ее упруго-округлые прелести сразили Влада. И не экзотический наряд — дикая смесь поделок домов высокой моды Ритмы и причудливо скроенных шкур и холстин. Все это он видел. И не раз. Потрясло то, сколько в ее выразительном смуглом лице было неподдельного сострадания. Вот что действительно торкнуло. Давно ему никто так не сочувствовал. По-человечески.

Когда девушка склонилась, солдат, обгоняя самого себя в желании выяснить все и сразу, спросил что-то вроде:

— Кто-что-ты-случилось?

— Землянин? — удивилась незнакомка.

Облизав сухие губы, Влад подтвердил:

— Землянин, землянин. Кто же еще? Смотрю, говоришь на всеобщем?

— Нет, я на нем не думаю.

— Понимаю, что не думаешь. Но ведь говоришь?

— А-а, ты в этом смысле… — Девушка какое-то время молчала, пробуждая свои познания во всеобщем языке, после чего сказала: — Ну да, говорю, конечно.

У Влада промелькнуло в голове: «До чего же, наверное, сложно жить на свете людям, в языке которых один и тот же глагол означает и „говорить“ и „думать“. Как можно, право слово, всегда говорить только то, что думаешь?» Но излишне вдаваться в особенности национального мышления муллватов не стал, принялся знакомиться:

— Ты кто?

— Тыяхша, дочь Дахамо и Хенсы, — с достоинством ответила девушка и тряхнула длинными соломенными волосами.

— Тыяхша, — повторил за ней солдат, будто пробуя имя на вкус. Потом сам представился: — Ну а я — Влад. Сын Кирка и Дайаны.

Подложив под его голову свою походную сумку, Тыяхша спросила:

— С тобой, Влад, все в порядке?

— Пока не знаю, — честно ответил солдат. Попробовал встать, но, испытав невероятную слабость, вновь повалился. — Похоже, контузило по-взрослому. Так что, извини, буду разговаривать лежа. Не до этикета.