Последний рыцарь Тулузы

Взяв Минерву, рыцари в белом встали у стен Термэ. Я прекрасно знал, что Термэ был укреплен самым наилучшим образом и ему было нечего опасаться даже длительной осады. Тем не менее аббату Сито это тоже было известно. Поэтому к Термэ он притащил самую современную осадную технику – тараны и катапульты. Он поручил осаду города знатоку осадных орудий и, я не побоюсь этого слова, мастеру своего дела парижскому аббату Гильому, да свалится когда-нибудь каменное ядро с катапульты на его лысую голову!

Несколько месяцев все шло лучше не придумаешь – крестоносцы голодали в лагере, защитники Термэ жили за стенами крепости если не в свое удовольствие, то по крайней мене вполне сносно. Но потом закончилась вода, и долгое время не было никаких дождей. Тогда хозяин города рыцарь Раймон открыл свои винные погреба и напоил жителей вином. Но и оно должно закончиться. Понимая, что его люди не смогут выстоять, Раймон решился открыть ворота крестоносцам.

Но в последний момент Господь послал долгожданный дождь.

Казалось бы, Термэ спасся, но не тут-то было: дождь принес несчастье, в городе начались болезни и смерти. Напуганные горожане пытались выбраться из зараженного города. Но эти вылазки были замечены крестоносцами, которые перебили пытающихся покинуть город через потаенные ходы людей и проникли за стены. Так был взят Термэ.

Снова запылали костры. Хозяин города был замурован в подвале собственного замка.

Тем временем я получил вести от своего сына из Сен-Жиле, где вновь был собран Собор по делу Раймона. Андре писал мне, что поскольку тулузский граф добровольно отрекся от ереси и, приняв крест, выступил в Христовом воинстве против еретиков, папские легаты не посмеют более мучить его и снимают все или почти все обвинения.

Но мой наивный сын оказался не прав. И в ответ на смиренные просьбы Раймона снять с него хотя бы обвинение в убийстве Петра из Кастельно, его спросили, есть ли еще на его земле хотя бы один еретик.

Раймон был вынужден признать, что еретики в Тулузском графстве еще есть. Большая часть подданных Раймона не принадлежала к официальной церкви, и отрицать это было бы сложно.

«А клялись ли вы в том, что уничтожите еретиков?» – спросили его.

«Да, клялся», – вновь был вынужден признать Раймон.

«Но если вы признаете, что клялись уничтожить еретиков, но соглашаетесь с тем, что еретики в Тулузе есть, следовательно, вы не выполнили своей клятвы. Вы клятвопреступник, граф, а клятвопреступник может быть и убийцей!»

Я не был на этом Соборе, что было неплохо, так как я мог бы и накинуться на легатов с одним острым и увесистым аргументом в виде меча. Раймон же, не скрываясь и не пытаясь что-либо возражать, горько заплакал. Об этом мне написал мой Андре, и я не склонен подвергать его слова сомнению.

Месяцем позже я случайно встретился с сыном в замке Монсегюр, куда мы привезли провиант, деньги и оружие.

По словам Андре, из-за этого похода, смерти любимого племянника и бесчестности противника, с которым нельзя было ни о чем договориться, Раймон по-настоящему сдал.

Он то заговаривал о смерти, грозя покончить с собой, то вдруг ни с того ни с сего начинал опасаться, как бы ему не подали яда. При этом он то впадал в ревностное и неистовое благочестие, то требовал к себе девок, пьянствовал и заставлял свою свиту и гостей орать вместе с ним солдатские песни.

Казалось, Раймон разуверился в собственных силах и способностях что-либо сделать для своего графства, как вдруг Папа Иннокентий Третий сам подтвердил его приверженность к католичеству, сняв с графства церковное проклятие.

Должно быть, очумев от радости, Раймон тут же устроил роскошный пир, на который было приглашено множество участвующих в крестовом походе благородных сеньоров. В благодарность за снятие обвинений в ереси он тут же повелел своему казначею отправить в Сен-Жиль достаточно приличную сумму денег, чтобы отреставрировать собор.

Признаться, я до сих пор не могу с точностью сказать, катаром был мой господин или добрым христианином, так как помогал он и тем и другим. Но одно можно утверждать со всей определенностью – он терпеть не мог, когда дом Бога выглядел не должным образом, и всегда помогал терпящим нужду приходам.

Иннокентию Третьему, в благодарность за то, что тот спас его от козней легатов, Раймон приготовил роскошный и изящный подарок – расшитый каменьями плащ и прекрасного коня, равного которому невозможно было найти во Франции, Англии и Каталонии вместе взятых. В порыве восторга и признательности граф снял с пальца перстень и, положив его на плащ, с теплотой посмотрел на стоящего перед ним пилигрима, который должен был отправиться в Рим.

– Передай этот скромный дар его святейшеству Папе от вечно преданного ему раба божьего Раймона, – сказал он, весело рассмеявшись и не замечая, как заблестели глаза посланца и с какой жадностью он посмотрел на драгоценные дары.

Непостижимо. Но в этот раз Раймона сгубила его же щедрость, так как Папа и его кардиналы восприняли подарок графа как знак явного издевательства. Позже я узнал об этом из доверенного источника.