Последний рыцарь

Аид, уже готовившийся к прыжку между мирами, расслабился: хоть одному союзнику Огненного короля он сегодня отомстит! Похоже, Лукиллиан Арма всерьез планировал избавиться от него. Он совершенно не понимал, что первозданное заклинание его клана не подходит для убийства бога. Оно было создано для диверсий, отвлечения внимания, опасных миссий – но не для битвы один на один.

– Ты пришел умереть?

– Если ты имеешь в виду самоубийство, то нет, это слишком банально для меня. Я пришел убить тебя. Все остальное – допустимый ущерб.

– Что ты несешь?

Он не видел на Арме ни активных артефактов, ни оружия. Просто молодой уставший колдун, да еще и истекающий кровью…

– Если бы я прислал вместо себя голема, как в случае с другими, я бы, может, выжил. А может, и нет, потому что магическое омоложение – это тебе не шутки, за него нужно платить. Если я все равно умру, то зачем напрягаться? В своем настоящем теле мне было проще управлять големами, сохраняя их жизнеспособность. Да и потом, только плоть и кровь, в которых моя душа прожила всю свою жизнь, были способны на последнее заклинание.

– Ты уже использовал первозданное заклинание!

– Да, и оно принадлежит моему клану, но оно не мое – а значит, не может быть моим последним заклинанием. Заклинания, знаешь ли, очень похожи на компьютеры, – рассуждал Лукиллиан. – Ну, или микросхемы, или любой прибор. Их можно сломать, можно починить, а можно разобрать на запчасти и сделать нечто совершенно новое. Я взял первозданное заклинание первой леди Армы, заклинание, придуманное моей внучкой Сарджаной, кое-что добавил от себя – и все получилось.

Аид наконец понял, что не так с энергией этого колдуна – что беспокоило его с самого начала.

– Ты превратил себя в артефакт! – прорычал Аид.

Он попытался переместиться между мирами, но было уже слишком поздно. Лукиллиан подался вперед и схватил его за руку, связывая свою энергию с поверженным божеством.

– В артефакт, – кивнул он. – А точнее – в портал, и за эту энергию перемещения спасибо Огненному королю. Ты прав, Аид, я не могу убить тебя. Но я могу перенести нас обоих туда, где мы точно умрем.

Аид пытался вырваться, но безуспешно, простая человеческая рука держала его крепче любых цепей. А потом их время закончилось: его и Лукиллиана охватило ослепительное белое сияние, разделявшее миры и реальности. Колдун действительно использовал собственное тело, принес себя в жертву, чтобы открыть дверь в пространстве – и он утянул Аида за собой.

* * *

Ему не страшно было умирать. Он прожил долгую, счастливую, непередаваемо интересную жизнь. Ему было бы даже обидно завершать ее в постели! Нет, так гораздо лучше: в честном бою, в лучах победы, вечно молодым, чтобы таким и остаться в памяти следующих поколений.

Так что страха не было, и в момент своего последнего заклинания Лукиллиан испытывал лишь любопытство. Как это будет? Что он почувствует в момент смерти? Кто был прав: он, считающий, что в миг смерти перед глазами проносится вся жизнь? Или, может, Хиония, которая верит, что перед смертью вспоминается самый счастливый день? Если права была эта старая пройдоха, то какой день он увидит?

В миг, когда сияние поглотило его и Аида, Лукиллиан получил ответ на свой вопрос…

…Лучики солнца отчаянно пробиваются в закрытое светлыми шторами окно. В воздухе пахнет ванилью и вишней – Лукиллиан не знает, почему, но от этого спокойней. На кровати, большой и белой, как облако, отдыхает уставшая роженица, она задремала с улыбкой на губах.

Из соседней комнаты доносятся громкие голоса и смех – собравшиеся гости поздравляют молодых родителей. По коридорам носится прислуга, готовящая праздничный банкет.

Лукиллиан несмело входит в белую комнату. Он впервые в жизни что-то делает несмело. Он смотрит на одну из акушерок, которая держит на руках что-то маленькое, завернутое в кружевное одеяльце. Акушерка поднимает взгляд на Лукиллиана и улыбается.

– Это девочка, лорд Арма. Хотите ее подержать?

– Традиции велят отцу быть первым из мужчин, коснувшимся дитя, – тихо отвечает Лукиллиан, не сводя глаз с ребенка.

Ему неспокойно. В его душе, уже пожившей и уставшей, снова бурлят ураганы страстей, совсем как в юности. Но таких чувств он еще не знал, и это позабытое ощущение новизны молодит его.

Новые чувства сильнее тех, что жили в нем раньше, это он знает наверняка. Ему, всегда далекому от любой веры, вдруг кажется, что в этой комнате произошло таинство, нечто такое, что он мог бы назвать святым. Как странно…

В комнату влетает его сын. Он пьян, он смеется, он смотрит на отца.

– Ну же, папаша, не дрейфь! Возьми ее, тебе же хочется, вижу!

Лукиллиан поспешно кивает. Ему страшно касаться кружевного свертка, он и сам пока не понимает, почему. Но еще больше его пугает то, что ребенка сейчас схватит его нетрезвый сын – и обязательно уронит!