Последний рывок

Второго налётчика сбили на землю прикладами. Я оставил товарищей вязать пойманных, а сам рванулся вверх по лестнице, добежал до открытой двери на втором этаже, заскочил внутрь и открыл парадную дверь. Поручик Спицын был уже на площадке… Зашли в комнату, а там… На полу лежала пожилая дама, рядом с ней – мальчишка лет десяти… Его ударили чем-то по голове, рана была большая, и кровь сильно текла… А даму… Я только потом понял, что за пятно было у неё на платье… Спицын сказал, что, скорее всего, чем-то вроде длинного шила её ударили. Прямо в сердце… Он послал двоих, что с ним были, за дворником и доктором и стал перевязывать голову мальчику… А мне сказал осмотреть другую комнату. Я туда вошёл… – Саша зажмурился и помотал головой, стараясь прогнать нахлынувшие воспоминания. Затем машинально взял из подставленного прапорщиком портсигара папиросу, подкурил её и продолжил: – Там… Там на кровати… Там барышня… Девочка… Лет четырнадцати… Её привязали наподобие андреевского флага… Рваная ночная сорочка… Совсем рваная, в лоскутки… Кровь на животе, на бёдрах… Закушенные губы… И взгляд… Она так на меня смотрела!.. Как будто… Я никогда не видел такого взгляда!.. Я перочинным ножиком обрезал верёвки, накрыл её каким-то покрывалом или пледом… Я не помню… А она лежит и смотрит на меня!.. А я…

– Так, парень, подожди-ка… – Прапорщик достал из кармана фляжку и, открутив крышку, протянул юнкеру. – На-ка, глотни антишокового…

Водка обожгла рот и пищевод, маленьким горячим взрывом расползлась по желудку, ударила в голову.

– …Я… Я сказал Спицыну, что там… барышня, она жива, но туда не нужно ходить… Он сразу всё понял…

– А потом?.. Из-за чего весь сыр-бор?

– Поручик сказал, что нельзя никому говорить о том, что произошло в той комнате. Честь офицера… Нельзя позорить барышню… А потом я пошёл вниз, там уже собрались какие-то жильцы, эти двое стояли возле стены. У них при обыске нашли наградные часы штабс-капитана Татарникова. В квартире были его дети и мать…

– А супруга-то его где была?..

– Она на дежурстве в госпитале. За ней послали… Потом поручик объявил, что согласно приказу командующего округом их расстреляют. А тот, главный, стал кричать, мол, что мы обиделись, что с нами девкой не поделились… Я понял, что он всё сейчас расскажет!.. И ударил его штыком в живот. Потом ещё и ещё!.. И другого тоже!.. Я не помню, сколько раз я их… Очнулся от выстрелов рядом. Поручик из нагана пристрелил обоих, чтобы не мучились…

– …А потом что?.. – Прапорщик дождался, пока Саша снова закурит. – Из-за чего бойкот-то?

– Да… Потом, в батарее те, с кем был, рассказали всё, что я делал. И потребовали объясниться. А я не имею права говорить!.. Есть у нас портупей-юнкер, бывший помощник присяжного поверенного. Он во всеуслышание заявил, что я – преступник и психопат, удовлетворяющий свои садистские замашки, доставляя пусть даже и преступникам страшные мучения, вместо того чтобы просто их застрелить. А потом предложил объявить мне бойкот, чтобы я написал рапорт об отчислении…

– А ты всё равно молчишь? Сколько, два дня уже?.. Ну, ничего, нам эту ночку пережить, а там и с твоим адвокатишкой разберёмся. Спать не хочешь?.. Ну, тогда пошли…

* * *

Разговор с доброжелательно-понимающим человеком после двух суток всеобщего молчания вкупе с «антишоковой» дозой водки расслабили Сашу, и он сам не заметил, как его сморило. Очнулся от негромких команд, лязга железа и свежего ветерка с улицы. Шинель с замеченного ранее странного устройства была скинута, и юнкер увидел незнакомое ружьё с толстым стволом на станке-треноге, возле которого возился прапорщик с одним из солдат. Двое других устроились возле уже открытого окна, причём у обоих Саша заметил на винтовках оптические прицелы. Но его ум больше занимало ружьё на станке, и он, встав со своего места, хотел подойти поближе, но был остановлен прапорщиком:

– А вот теперь, юнкер, не мешай, не до тебя. Скоро они через мост попрутся, их остановить надобно, и не абы где, а в нужном месте… Сядь где-нибудь. И товарища вон своего присмотри… – Не оборачиваясь, Ермошин показал рукой на бесформенную груду, накрытую портьерой.

Заинтересовавшись, Саша откинул край тяжёлой ткани и несколько секунд озадаченно смотрел на наполовину тёмное, наполовину белое даже при таком скудном освещении лицо, пока не признал своего врага, того самого портупей-юнкера Гершевина, который и был инициатором травли. И тут же сообразил, что разница в цвете была обусловлена громадным синяком, расползающимся по левой половине лица. Увидев Сашу, тот визгливо промычал нечто нечленораздельное заткнутым портянкой ртом и попытался отодвинуться подальше, но связанные руки и ноги остановили этот процесс в самом начале.

– А как вы его?..

– Так он сам к нам и пришёл. С фонариком, – обернувшись, негромко ответил один из изготовившихся стрелков, – чтобы сигнал мятежникам подать. А нас увидел, спужался да прочь кинулся. Тока вот не рассчитал маненько, мордой своей об дверной косяк и приложился.