Последний самурай

- Правильно, - одобрила его действия Анастасия Самоцветова. - Курить здоровью вредить. Хотя иногда бывает так приятно наблюдать, как вьется дымок... Особенно красиво это выглядит на фоне окна, когда сидишь на теплой кухне, а на столе - бутылка коньяке, две рюмки и коробка шоколада... Шоколад, между прочим, одинаково полезен как для мозгов, так и для потенции, - деловито добавила она, видя, что Иларион не желает понимать ее намеки.

- А пепельница? - спросил Забродов, чтобы не молчать.

- Что - пепельница?

- Ну бутылка, две рюмки, шоколад, сигарета... А пепельница? Пепел куда стряхивать - в рюмку?

- Когда я училась на первом курсе филфака, нас возили на картошку. Там мы посыпали сигаретным пеплом хлеб и ели. Это очень вкусно. Он соленый и немного отдает яйцом, - мечтательно закатив глаза, сообщила Анастасия Самоцветова.

- А я однажды три дня подряд питался травой с кузнечиками, похвастался Иларион, чтобы поддержать кулинарную тему.

Анастасия Самоцветова открыла глаза.

- Правда?

- Нет, - подумав, сказал Иларион. - Если честно, это случалось со мной не однажды. А если бы вы видели, как я управляюсь с дождевыми червями! Как со спагетти, честное слово.

- Правда? - повторила поэтесса. - Как интересно. Ты так здорово об этом рассказываешь, что у меня разыгрался аппетит. Даже самой захотелось попробовать, В вашей клумбе черви водятся?

Иларион понял, что напрасно потратил время, пытаясь вызвать у Самоцветовой рвотный рефлекс. У нее, судя по всему, был чертовски крепкий желудок. А он так надеялся, что всякий раз, глядя на него, поэтесса станет испытывать приступы тошноты!

- Их выкапывают рыбаки, - угрюмо ответил он. - Так что, боюсь, нам здесь нечем поживиться.

- А в холодильнике?

- В каком холодильнике? В моем? Там тоже нет ни одного червячка. Как раз вчера закончились.

Самоцветова захохотала - почему-то басом. Проходивший мимо с пустым мусорным ведром сосед Илариона по лестничной площадке испуганно оглянулся на нее и смущенно поздоровался с Забродовым.

- Ну а коньяк-то там есть? - спросила поэтесса. - Не хитри, Забродов, я знаю, что есть. Чтобы у тебя да не было коньячку!..

Иларион решился.

- Если честно, там вообще ничего нет, - сказал он. - У меня там сейчас ремонт. Перегородку сломали, все в побелке, даже сесть не на что. Я сейчас живу у приятеля. Вот заскочил кое-что забрать. Буквально на секунду. И снова надо бежать по делам.

Произнося эту неуклюжую и беззастенчивую ложь, он боролся с искушением закрыть глаза. Наверное, он бы все-таки зажмурился, если бы в этот момент ему очень кстати не вспомнилось, что именно так поступал "голубой воришка" Альхен из "Двенадцати стульев" Ильфа и Петрова. Поэтому Иларион совершил над собой героическое усилие и, закончив свою трусливую тираду, посмотрел на поэтессу Анастасию Самоцветову широко распахнутыми невинными глазами.

Самоцветова с любопытством разглядывала его из-под тяжелых от косметики век. Ресницы у нее слиплись от туши, густо накрашенные губы жирно лоснились, а воротник черной курточки был посыпан чем-то белым - не то перхотью, не то пудрой. Наверное, все-таки пудрой, подумал Иларион. Откуда в парике взяться перхоти? Взгляд у нее был оценивающий и совсем не глупый. "Если она сейчас не залепит мне пощечину, - подумал Забродов, - значит, плохи мои дела. Она же видит меня насквозь и совершенно сознательно игнорирует то, что ее во мне не устраивает."

- Ну-ну, - сказала Самоцветова. Илариону почудилось, что ее голос слегка дрогнул, и ему сделалось стыдно. - Значит, домой к тебе мы не пойдем.

- Не пойдем, - из последних сил оставаясь непреклонным, подтвердил Иларион.

Ему вдруг стало жаль эту нелепую женщину, которая глупо, но мужественно боролась с судьбой. Это была неравная борьба, и Анастасия Самоцветова в ней проигрывала, но она не собиралась сдаваться, и оставалось лишь сожалеть о том, что в качестве объекта для приложения сил ей подвернулся именно он, Иларион Забродов. Иларион чувствовал, что становится на очень скользкий путь, но ничего не мог с собой поделать: он уважал мужественных людей, даже если это были женщины в красных туфлях и желтых гольфах, скатанных в аккуратные валики у щиколоток.

"Какого черта, - подумал он, - что от меня убудет? Если не давать опрометчивых обещаний и не поддаваться на провокации, все когда-нибудь закончится само собой. Не потащит же она меня в постель на аркане! Тем более, в загс. Не надо впадать в паранойю. Мало ли у меня странных знакомых? Каждый человек, если рассмотреть его под определенным углом, в каких-то ситуациях выглядит нелепо. Да я и сам бываю хорош. Нельзя же, в самом деле, судить о человеке по гольфам! Черт, дались мне эти ее гольфы..."

- Так что же мне теперь, домой возвращаться? - слегка упавшим голосом спросила Самоцветова. - Так ведь там, кроме канарейки, никого нету. Третий день работа не идет. Нет внешней подпитки, понимаешь? Настоящий творец должен быть голодным и несчастным, только тогда он может создать что-нибудь стоящее. А я вроде и есть хочу, и счастья особого не видать, а работа как стала колом, так и стоит.