Последний самурай

’ή ‛ίνα δυστήνοισι μετ’ ’ανδράσιν ’άλγε’ ’έχητον:

^{ē hina dustēnoisi met’ andrasin alge’ ekhēton}

Разве чтоб вы с человеками скорби познали?

ου̉ μὲν γάρ τί που̉ ὲστιν ’οίζυρώτερου ’ανδρός

^{оu men gar ti роu estin oizurōteron andros}

Ибо несчастнее нет человека

πάντων ‛όσσα τε γαι̃αν ’έπι πνείει τε καὶ ’έρπει.

^{panton hossa te gaian epi pneiei te kai herpei}

Из тварей, что дышат и ползают в прахе

’αλλ’ ου̉ μὰν ύμι̃ν γε καὶ ‛άρμασι δαιδαλέοκην

^{all’ ou man humin ge kai harmasi daidaleoisin}

Но не печальтесь, вами отнюдь в колеснице блестящей

‛Έκτωρ Πρισμίδης ’εποχήσεται ου̉ γαρ εεάσω.

^{Htktōr Priamidēs epokhēsetai оu gar easō.}

Гектор, Приамов сын, не будет везом, не допущу я!»¹⁵

Ну что ж, пожалуй, хватит. Было всего 3.15 ночи, и материала для расшифровки у меня оказалось больше, чем у французского египтолога Шампольоиа, когда он только еще подступался к Розеттскому камню. И я не могла удержаться от мысли, что было бы куда как проще уйти без всех этих хлопот и прощаний и не трудиться над всеми этими грамматическими приколами, пытаясь побороть сонливость и усталость. Но текст выглядел таким невнятным. Кроме транскрипции, в нем не было приведено ничего такого, что можно отыскать на страницах «Библиотеки классики» Леба. Он выглядел совершенно неубедительно, точно послание в бутылке, об этом свидетельствовал хотя бы тот факт, что написание его заняло не больше 15 минут. Так если уж оставлять записку, следует оставить вместе с ней и более состоятельный довод в пользу того, что все это может пригодиться последующим поколениям. А потому я написала следующее:

«Μυρομένω скорбящих (женский/мужской, множественное число, винительный падеж) δ’ ’άρα и тогда, и потом (соединительные частицы) τώ их (женский/мужской, личное местоимение в винительном падеже) γε (эмфатическая частица) ιδὼν видя (местоимение, именительный падеж, единственное число, сослагательное наклонение) ’ελέησε пожалел, почувствовал жалость (третье лицо, единственное число, изъявительное наклонение) Κρονίων сын Крона (Зевс)».

Но по-прежнему не видела на листке бумаги ничего такого, что хотя бы отдаленно напоминало легкомысленное «чао».

И это по-прежнему было столь же бесполезно, как и послание в бутылке, поскольку так и пестрило непонятными грамматическими терминами, которые или следовало объяснить, или просто выбросить. Но выбросить их было нельзя, разве что переписать всю страницу заново. А объяснить, не написав еще несколько страниц, невозможно. Но что, если продолжить, анализируя слово за словом? Глядишь, проблема и разрешится сама собой.