Последний сеанс (сборник)

– Вот именно. Он был очень состоятельным человеком, который был готов вкладываться в любую область, которая вызывала у него интерес. Моему мужу удалось заинтересовать его египтологией, и экспедиция финансировалась на его деньги.

– А его племянник? Что вы о нем знаете? Входил ли он в состав экспедиции?

– Не думаю. Более того, я и не подозревала о его существовании до того, как прочитала о его смерти в газетах. Не думаю, что мистер Блайбнер и его племянник были близки. Он никогда не упоминал о своих с ним отношениях.

– А кто еще входит в состав экспедиции?

– Еще в нее входят доктор Тосвилл, мелкий клерк из Британского музея, мистер Шнайдер из музея «Метрополитен» в Нью-Йорке, молодой секретарь – американец мистера Блайбнера, доктор Эймс, который является врачом экспедиции, и старый слуга моего мужа, Хассан, из местных.

– А вы не помните имени секретаря-американца?

– Кажется, Харпер, но не уверена. Он не слишком давно работает с мистером Блайбнером, насколько я знаю. Но выглядит он очень приятным молодым человеком.

– Благодарю вас, леди Уиллард.

– Если я еще чем-то…

– В настоящий момент – ничем. Оставьте это мне и будьте уверены, что я сделаю все, что в человеческих силах, чтобы защитить вашего сына.

Прозвучали эти слова моего друга не очень убедительно, и я заметил, как леди Уиллард быстро заморгала, когда он их произнес. С другой стороны, тот факт, что Пуаро не высмеял ее страхи, уже был для нее облегчением.

Со своей стороны я никогда не предполагал, что Пуаро был настолько глубоко суеверен. Когда мы возвращались домой, я заговорил с ним об этом. Его ответы были серьезными и торжественными:

– Да, Гастингс. Я действительно верю в это. Вы не должны недооценивать могущество потусторонних сил.

– И что же мы теперь будем делать?

– Toujours pratique[1], мой добрый Гастингс! Eh bien, для начала отправим телеграмму в Нью-Йорк, чтобы поподробнее узнать о смерти молодого Блайбнера.

И он немедленно направил телеграмму. Ответ был длинным и детальным.

Последние несколько лет молодой Руперт Блайбнер испытывал денежные затруднения. Он перебивался случайными заработками и занимался ремитированием[2] на нескольких южных островах, но два года назад вернулся в Нью-Йорк, где стал быстро опускаться все ниже и ниже. Самым важным, на мой взгляд, было то, что недавно он смог занять крупную сумму денег на поездку в Египет. «В Египте у меня хороший друг, который даст мне взаймы», – объявил он тогда. Однако его планам не суждено было исполниться. Вернувшись в Нью-Йорк, он на всех углах стал проклинать своего сквалыгу-дядюшку, который беспокоится больше о древних костях и давно умерших фараонах, чем о своих собственных родственниках. Во время его посещения Египта умер сэр Джон Уиллард. Руперт опять погрузился в свою жизнь мота в Нью-Йорке, а затем без всякого предупреждения совершил самоубийство, оставив посмертное письмо, в котором содержалось несколько любопытных фраз. Казалось, что письмо было написано в состоянии раскаяния. Он говорил о себе как о прокаженном и парии, а кончалось письмо заявлением, что таким людям, как он, лучше умереть.

У меня появилась некая теория. Дело в том, что я никогда особенно не верил в месть давно умерших египетских фараонов. И здесь я тоже увидел более современное преступление. Представим себе, что этот молодой человек решил покончить со своим дядей – отравить его. Случилось так, что приготовленное снадобье выпил сэр Джон. Молодой человек возвращается в Нью-Йорк, мучаясь от сознания своей вины. Он получает известие о смерти своего дяди, понимает, что его преступление было абсолютно бессмысленным, и, сраженный раскаянием, убивает себя.

Эту идею я сообщил Пуаро. Мне показалось, что она его заинтересовала:

– Гениально, что подобная мысль могла прийти вам в голову, – совершенно гениально. Это может быть даже правдой. Но вы не учитываете фатального влияния гробницы.

Я пожал плечами:

– А вы продолжаете считать, что оно имеет ко всему этому какое-то отношение?

– Настолько, что завтра мы с вами отправляемся в Египет, mon ami.

– Что?! – воскликнул я с удивлением.

– То, что я сказал. – На лице Пуаро появилось выражение осознанного героизма, а потом он простонал: – О боже, это море! Это ужасное море!

II

Неделю спустя мы увидели под ногами золотистый песок пустыни. Горячее солнце пекло наши головы. Пуаро, живое воплощение несчастья, угасал рядом со мной. Мой маленький друг никогда не был хорошим путешественником. Четыре дня поездки из Марселя в Александрию стали для него одной сплошной агонией. На берег в Александрии сошла лишь жалкая тень того, что когда-то был моим другом. Даже его всегдашняя опрятность покинула его.

Мы прибыли в Каир и немедленно направились в отель «Мена Хаус», находившийся прямо в тени пирамид. Я уже успел поддаться очарованию Египта. Однако на Пуаро оно не произвело никакого впечатления. Одетый точно так же, как в Лондоне, и вооруженный маленькой платяной щеткой, он объявил решительную войну пыли, которая собиралась на его темных одеяниях.