Последний сейм Речи Посполитой

— Графиня, ваш голос — драгоценное достояние человечества. Надо его беречь, — пожурил ее отечески Сиверс, накидывая пурпурную шаль на ее оголенную грудь. — А кто же был этот дикарь?

— Князь Цицианов, наш благородный рыцарь и защитник, — отрекомендовала баронесса, делая иронический реверанс перед низким рябым господином неопределенного возраста, с раскосыми глазами.

— Который к тому же совсем не умеет править, — вставила со смехом княжна.

— Совсем незаслуженное обвинение, — заметила вполголоса камергерша.

— Сами посудите, что же мне оставалось делать, когда лошади пугались звона гитары и каждую минуту готовы были понести. Мы могли все разбиться,

а дамы на все мои просьбы отвечали только смехом — оправдывался князь, еще не успокоившийся после приключения в дороге.

— И вам хотелось нас побить! Признайтесь, — приставала к нему графиня, заглядывая ему в мутные, как бы сваренные глаза.

— Я бы предпочел вас — проглотить! — огрызнулся князь, окидывая жадным, похотливым взглядом ее бюст, чуть-чуть прикрытый алой прозрачной тканью.

— И меня тоже, да? — допытывалась баронесса.

— Князь не Ирод и не занимается истреблением младенцев, — защищал князя, улыбаясь, Сиверс.

Вдруг он резко повернулся, шепнул что-то графине и направился с ней к боковому крыльцу, как будто умышленно избегая Бухгольца, пробивавшегося как раз к нему под перекрестным огнем неприязненных взглядов.

Прусский посол остановился, озираясь довольно растерянно кругом, но вскоре рядом с ним очутился Подгорский, маршал, еще несколько близких людей, которые с большой торжественностью проводили его со ступенек вниз, так как музыка заиграла уже полонез, и гости высыпали в парк.

Багровый лес колеблемых ветром факелов освещал им дорогу.

Воина шел один, искоса наблюдая за каким-то юношей, с некоторых пор неотступно следовавшим за ним. Вдруг оба остановились, глянули друг другу на близком расстоянии в лицо, и Воина воскликнул с преувеличенно патетической нежностью:

— Неужели, действительно, глазам моим суждено опять лицезреть ваше благородие, господина поручика Севера Зарембу?

— Воина! Казик Воина! — вскричал в ответ с полным радости изумлением юноша, бросаясь в распростертые объятия. — Свою смерть я, кажется, скорее мог бы ожидать здесь встретить!

— Да пожалей, медведь, хотя бы мою куафюру!

— Какая встреча! Я с трудом верю своим глазам.

— Ничего, проверил на моих ребрах! — рассмеялся Воина, потирая свои бока.

— Чтобы я мог тебя встретить в Гродно — мне никак не приходило в голову!

— Помилуй, а где же я должен бы быть?

— Я воображал, что ты весело проводишь время в Варшаве или в деревне.

Воина в ответ засвистал обрывок какой-то минорной мелодии.

— Я еще весной проиграл Миончинскому последнюю душу из Заторов. Все пошло к черту — с треском, как писал мне мой поверенный. А в Варшаве мне тоже незачем было торчать. Там уже пахнет мертвечинкой и остались одни старые ханжи, состоящие на поклонении при отце примасе, проливающие слезы кредиторы банкрота Теппера да городская шушера. Пустыня, говорю тебе! Дукат там такая же редкость, как девичья невинность в Гродно. Водятся они кой у кого, у Игельстрема, но и тот после выборов не так уж щедр. Представь себе, в последнее время мне уже не хотели больше отпускать в кредит у Яшовича ни одной бутылки. О времена, о нравы! — как стонет наш дружище Стась, когда Сиверс отказывает ему в авансе. А посему я покинул неблагодарный град и вот блаженствую в этом гродненском раю.

— Мне говорили, что ты стал советником кого-то из знатных вельмож.

— Я не люблю ни питаться огрызками с барского стола, ни держаться за ручку господской двери. Живу по-прежнему — как всегда, обожаю женщин, вино и золото. Вот и сейчас предвкушаю удовольствие хорошо поужинать во славу покровителя и, если повезет, выиграть в «фараон» малую толику дукатов.

— Так это торжество в честь Сиверса?

— Ты спрашиваешь, точно с луны свалился.

— Я приехал только сегодня утром, весь день проспал, а вечером меня забрал с собой старый товарищ, привез сюда, сам куда-то запропастился... Теперь я встретил тебя, — и больше ничего не знаю.

— Ну, коли так, заруби себе на носу: сегодня седмица после именин Сиверса. В честь сего, а также для выражения признательности за благополучное проведение союзного, или, как говорится громко, «альянского», договора мы будем веселиться до рассвета. Запомни хорошенько этот четверг первого августа 1793 года.

— А кто же тратится так усердно на эти празднества?

— Пулаский, волынский депутат и маршал-предводитель Тарговицы. Не беспокойся, однако, почтенный шляхтич не останется в накладе, все расходы ему вернутся, с немалой лихвой, из посольской казны. Наши заправилы сейма всегда очень щедры за чужой счет.

— Я с удовольствием полюбуюсь на деятелей конфедерации.