Последний секрет Парацельса

Я выходила от Охлопковой с тяжелым чувством. Снова вспомнились слова Леонида о том, что никто не должен умирать один. Я бесконечно уважаю заведующую и как человека, и как блестящего специалиста и руководителя, но и она, похоже, не считает нужным беспокоиться о таком человеке, как Полетаев, – человеке, чья смерть никого не тронула. Или, может, все-таки тот, кто представился братом и забрал тело, и в самом деле находился в родстве с покойным? Может, Полетаев умер один, но будет похоронен тем, кому он небезразличен? Хотелось бы на это надеяться.

В тот же самый день, как сын Люды пришел в больницу, мне позвонил возмущенный Виктор с претензиями. Он бушевал так, что мне пришлось отодвинуть трубку от уха, дабы не оглохнуть. Хорошо поставленным голосом бывший адвокат вопил, что я не сдержала данное ему слово убедить Дениса прийти на практику именно туда, куда он его устроил. Когда Виктор прокричался, я заметила ему, что не давала подобного обещания, лишь согласилась попробовать. Парень не хотел даже слышать о протекции отца, поэтому я решила, что наилучшим вариантом будет привести его к нам. Разумеется, я не стала уточнять, что вообще не беседовала с Денисом. Я лишь сказала, что выберу подходящий момент и попытаюсь смягчить отношение паренька к отцу. В этом я не лгала и действительно собиралась так поступить, понимая: поддержка Денису сейчас необходима, как никогда. Вроде бы Виктор немного успокоился и согласился подождать. Собственно, другого выхода у него и не было, ведь Денис отказывался идти на контакт с отцом, а превращать общение с сыном в один сплошной скандал с оскорблениями не входило в намерения Агеева-старшего.

Прошло трое суток. От Лицкявичуса или Леонида вестей не поступало, и я сгорала от нетерпения. В тот самый момент, когда я уже собиралась снять трубку и набрать номер кого-нибудь из ОМР, позвонила Вика и пригласила меня в офис. Ее голос звучал загадочно, но, как ни старалась, я не смогла заставить ее хотя бы намекнуть на результаты вскрытия тела Ракитина. Работу я закончила около трех и, ни на секунду не задерживаясь и даже не заскочив, как обычно, в кабинет к Шилову, поехала в «Волну».

Как ни стараюсь, не могу побороть обыкновение опаздывать. Опаздываю я всегда – совсем ненадолго, максимум минут на десять, но понимаю, что у людей пунктуальных это вызывает раздражение. У Лицкявичуса – уж точно. Но на этот раз, к счастью, я пришла не последней. Глава ОМР давал какие-то указания Вике и едва заметил мое появление. Я с радостью встретилась с Никитой и Павлом Кобзевым, психиатром, которого не видела в свой прошлый приход и грешным делом предположила, что его к этому расследованию вообще не привлекли. Кобзев здорово помог мне во время работы в Светлогорской больнице, однако с тех самых пор я стала его побаиваться. Однажды он уже залез мне в голову и вытащил информацию, которой не владела даже я сама. Тогда он действовал в силу необходимости, благодаря чему удалось предотвратить многие нежелательные последствия, но кто знает, что он может выкинуть в следующий раз? Тем не менее Павел мне нравился, – когда не я являлась объектом его исследований, разумеется.

Пока мы общались с Никитой и Кобзевым, явился Леонид. Выглядел он странновато, но, в общем-то, Кадреску всегда выглядит не вполне обычно, поэтому я решила не придавать этому большого значения.

– Что ж, – звучно произнес Лицкявичус, заставив всех замолчать и сосредоточиться, – приступим? Думаю, прежде чем мы попросим Леонида ввести нас в курс дела, нужно сообщить одну неприятную новость: тело Ракитина забрали из морга больницы.

– Что-о?! – одновременно воскликнули я и Никита.

Павел не выразил удивления, из чего я заключила, что ему известно больше, чем нам.

– Да, – подтвердил Лицкявичус. – К счастью, вы повели себя совершенно правильно в больничном морге, благодаря чему у нас все же есть результаты вскрытия. Я в очередной раз убеждаюсь в том, что вы умеете действовать в экстренной ситуации: с вашей стороны было очень умно предложить провести вскрытие на месте.

Боже, это что – похвала?! Я уже начала привыкать к тому, что глава ОМР умеет только критиковать, и слова одобрения в его устах прозвучали ангельским пением. Сегодня Лицкявичус был одет во все черное. «Словно траур по всем, кого мы потеряли за это короткое время», – подумалось мне. Черный цвет подчеркивал стройность мужчины и белизну его седых, коротко подстриженных волос. Его большие прозрачные глаза, практически лишенные ресниц, казались неправдоподобно голубыми. Солнце, уже клонившееся к закату, ярко подсвечивало спину Лицкявичуса из окна, отчего вокруг него создавался своеобразный мягкий ореол, и вся фигура как бы теряла четкие очертания.

– Как можно было допустить выдачу тела? – спросил между тем Никита.