Последний снег

Зайдя в дом, она услышала смех в кухне. Ботинки Хассана аккуратно стояли на коврике, дразня своим блеском старые ботинки Лив. В кухне пахло кофе. Хассан с Симоном сидели за столом перед блюдом с печеньем, и если бы не полицейская форма Хассана, выглядели как друзья. Увидев ее, оба раскрыли рты, и Лив замерла на пороге.

— Где ты была? — спросил Симон. — Ты выглядишь кошмарно.

Лив опустила глаза на мокрую одежду и черные от грязи руки.

— На пробежке. Срезала через болото, упала. — И, переключившись на Хассана, резко спросила: — Что ты тут делаешь?

Хассан в ответ на ее недружелюбный тон улыбнулся.

— Знаю, что я вам уже надоел. Но у меня хорошие новости. Я как раз рассказывал Симону, что мы делаем успехи в расследовании. К сожалению, не могу сообщить вам детали. Могу сказать, что мы собрали улики в месте, где нашли тело, и скоро у нас будут ответы на вопросы.

Лив похлопала себя по нагрудному карману, ощутив острый металл под тканью.

— Я нашла кое-что на болоте, что может помочь расследованию.

— Да-а? — хором воскликнули оба.

— Я наткнулась на отцовские очки. Они лежали рядом с охотничьей вышкой. Без очков он ничего не видел. Всегда их носил.

Она осторожно достала очки из кармана и положила на стол перед Хассаном. Дужки блеснули в свете лампы.

— Думаю, там его и застрелили, — выпалила Лив. — На болоте. Как и говорила Серудия. Как же я сразу этого не поняла! Она сказала, что нашла папину шапку там, где растет морошка.

Хассан надел резиновые перчатки, которые были у него в кармане, и поднял очки. Тщательно изучив их, спросил Лив:

— Можешь показать, где ты их нашла?

— Могу. Они лежали к югу от вышки.

— Они точно принадлежали Видару?

Симон и Лив кивнули — еще бы, не узнать эти очки.

Хассан, не спрашивая разрешения, убрал очки в бумажный пакетик, помеченный сегодняшней датой. Странно было видеть, как полиция обращается с личными вещами Видара. Осторожно и бесцеремонно одновременно. Без владельца вещи Видара утратили свою силу, утратили связь с реальностью.

ВЕСНА 2003 ГОДА

В темноте их дома ребенок растет как экзотический цветок. Пришла весна, и тихие комнаты наполнились светом. Они с отцом склоняются над мальчиком, ищут свои черты в сморщенном личике, исполненные страха, на какой способны только те, кто любит.

Частые поездки в поликлинику усиливают тревогу. Она несет ребенка, прижав его головку к своему плечу. С каждым днем он все больше и все тяжелее. Он ест, спит, плачет, хватает ее пальцы в свои сильные кулачки. Каждое утро она разглядывает его мягкое тельце, гладит пушок на макушке — и ищет в глазах-пуговках признаки монстра, который, возможно, прячется внутри. Ее не оставляет чувство, что он болен какой-то болезнью, которую не могут определить врачи. Она почти уверена, что с ним что-то не так, он не такой, как другие дети. Ему не стоило появляться на свет.

— Все с ним в порядке, — говорит отец. — Не глупи.

Но в поликлинике пот течет по затылку, несмотря на то что по утрам деревья все еще покрыты инеем. Отец, как всегда, ждет ее на парковке. Яркое солнце слепит глаза в кабинете врача. Она смотрит, как ребенка взвешивают. Солнечный свет создает нимб вокруг маленькой головки. Врач с улыбкой говорит:

— Какой хорошенький мальчик.

Ребенок набирает вес. Все хорошо. Никаких нареканий. Ни слова про монстра внутри. Врач больше переживает за нее.

— Тебе кто-нибудь помогает с ребенком? Время от времени нужно отдыхать.

— Я справляюсь.

— А отец мальчика? Ты так с ним и не связывалась?

— Нет, я его не знаю.

Ложь — как большое теплое одеяло, которым она укутывает себя и ребенка. Плотная непроницаемая ткань, способная защитить их от всего на свете. А на парковке отец, закрыв лицо руками, качается взад-вперед.

Утро выдалось свежее и ясное. Лив пошла в обход дома Серудии, чтобы не столкнуться с ней. Издалека были слышны крики птиц, которых подкармливала старушка.

Усадьба Карла-Эрика была на холме. В ней выросло несколько поколений, но, в отличие от усадьбы Бьёрнлундов, о ней хорошо заботились. Лив вспомнилась сцена из детства: она сидит в нагретой солнцем кухне и окунает миндальное печенье в кофе, а Видар и Карл-Эрик говорят о чем-то на заднем дворе. «Перекинулись парой слов», — так Видар охарактеризовал их разговор. Даже после того, как Карл-Эрик запустил в него бутылкой и Видару пришлось улепетывать, он утверждал, что они всего лишь «перекинулись парой слов». После этого случая Видар много раз предостерегал Лив насчет Карла-Эрика, утверждал, что у родственника не все в порядке с головой и что его нельзя оставлять наедине с женщинами. «Неспроста он никогда так и не женился», — добавлял он.

Лицо Карла-Эрика было опухшее. Серая кожа вся в крупных черных порах.

— Это ты, Лив? Входи, входи.

Внутри дом был еще лучше, чем снаружи. Недавно отремонтированная кухня. Новые полы. Ступая по полу в носках, Лив поймала себя на том, что шепчет молитву, как в церкви, хотя толком не знала слова.

Карл-Эрик поставил на стол кофе в френч-прессе и спросил, нужно ли ей молоко. Скрытый дверцей холодильника, он что-то жадно отхлебнул.