Последний снег

Хассан приехал только через час. Вид полицейской машины у дома был столь же нереальным, как в то утро, когда он приехал сообщить о том, что Видара нашли. Лив дождалась, пока он подойдет к крыльцу, и пошла будить Симона. Провела кончиком большого пальца по векам, они задрожали, и Симон проснулся.

— Хассан тут.

Симон подскочил.

— Зачем?

— Пора рассказать правду.

Она ждала, что сын придет в ярость и попытается убежать. Но он крепко сжал ее в объятиях, как не делал с самого детства. Он весь дрожал от страха.

Хассан позвал их за дверью. Ему открыл Симон. Вышел на крыльцо и протянул руки, сведенные в запястьях.

— Это я вам нужен.

Полицейский участок выглядел точно так же, как много лет назад, когда она с крохотным Симоном на руках поднялась на крыльцо. Стояла, опустив голову и положив руки на теплый кирпич. На воздух она вышла, потому что ей стало плохо в помещении. Вдоль стены росла мать-и-мачеха, как и дома. Никаких черных мешков, никаких мертвых оленей.

— Ты правильно сделала, что позвонила.

Рука Хассана легла ей на спину. Лив не слышала, как он подошел. Хассан погладил ее по спине. Колени у нее дрожали, она с трудом держалась на ногах.

— Это я должна сесть…

— Почему ты так говоришь?

— Я не смогла его защитить, не смогла дать ему будущее. Я позволила ему вырасти в Одес-марке с Видаром, хотя знала, что такая жизнь делает с человеком.

— Ты не могла знать, что все так закончится.

Он взял ее под руку, помог вернуться в участок. Лив машинально оглянулась на парковку. Хотелось убедиться: Видар не ждет их в машине, чтобы увезти обратно в Одесмарк.

Хассан бережно усадил ее на стул в коридоре.

— Пожалуйста, не оставляй меня одну!

— Я тебя не оставлю. Только схожу за кофе, — улыбнулся он.

Свет резал глаза. На других полицейских она не отваживалась смотреть. Хассан сунул ей в руку бумажный стаканчик с кофе и попытался отвлечь от грустных мыслей болтовней. Симон за дверью делал признание. В коридор он вышел в наручниках. Его должны были отвезти в тюрьму, в камеру предварительного задержания.

Когда она подошла к сыну, чтобы попрощаться, на лице у него читалось облегчение. Он не плакал, только она. Лив обняла его за шею, и он прижался щекой к ее щеке, скованные руки не позволили ему ответить на объятье.

Лето было в разгаре. В воздухе пахло согретым солнцем лесом. Лив ждала на крыльце с ключами в руках. Солнце обжигало кожу, алчные до крови слепни роились вокруг, но ей не хотелось возвращаться в пустой дом. Ни минуты больше она не проведет там. Тишина внутри душила. Она все время ловила себя на том, что слышит стук прыгалки Симона об пол или шаркающие старческие шаги на лестнице. То, что один был мертв, а другой сидит за решеткой, не имело никакого значения. Они продолжали жить в этих стенах, заставляя ее страдать.

Она рассказала об этом Симону по телефону.

— Я по-прежнему слышу звук твоей скакалки по утрам.

— Мам, продай развалюху, — сказал он.

— Продам.

— Теперь ты сама сидишь за рулем, в машине. Не забывай.

Там, откуда он звонил, было очень шумно. Она слышала на заднем плане смех и голоса. Было такое чувство, что он уже переехал в город и ждет, когда она к нему присоединится. Город, где никто их не знает.

Йонни просил ее уехать с ним. Вскоре после того, как его выпустили, он появился у нее на пороге. Она думала, что Йонни будет злиться на нее за то, что сделал Симон, но он сжал ее в объятиях и сказал, что хочет забрать с собой. Подальше от всех этих неприятных воспоминаний. И она уже почти согласилась поехать с ним, хотя и знала, что ему нельзя доверять. В самом деле, такое простое решение — сесть на пассажирское сиденье и позволить кому-то везти тебя в неизвестном направлении. Но Лив знала, что так будет неправильно. Так она себе не поможет. Если она хочет выбраться отсюда, она должна все сделать сама.

Наконец облако пыли вздыбилось между соснами, и вскоре на дороге показалась машина. Лиам был в темных солнечных очках. Девочка сидела на заднем сиденье. Оба заулыбались и замахали ей. Поднявшись на онемевших ногах, она пошла им навстречу. Губы девочки перемазаны шоколадным мороженым. В руках у нее была папка с разноцветной палитрой — пробники для подбора краски.

Лиам поднял очки на лоб. Усталые глаза радостно заблестели, когда она протянула ему ключи.

— Все-равно это неправильно, — выдохнул он. — Что?

— Что ты отказываешься от денег.

Она отмахнулась.

— Это я тебе должна заплатить за то, что ты согласился въехать в эту развалюху.

— Смотри, папа, вот этот цвет подойдет!

Девочка веером раскинула палитру и показала бирюзовый оттенок.

— Да, очень красиво, — согласился Лиам.

Он не спешил входить внутрь, но Лив уже пошла к машине: ей не терпелось уехать отсюда.

— Если что, звони, у тебя есть мой номер, — сказала она.

— Я прочитал в газете, что наказание будет мягким. Принимая во внимание возраст. И обстоятельства.

Она остановилась. Стыд жег сильнее солнца. Запах пота раззадорил слепней, и Лив отчаянно от них отмахнулась.

— Надеюсь, — сказала она. — Не знаю, что пишут в газетах, но он точно не чудовище. Он ребенок.