Последний снег

— Пустяки, — успокоил парень. — Из-за этого слезы лить. У кого-нибудь попросим иголку, нитку. Делов-то.

— Поезд скоро будет…

— Ну, в поезде попросим. Мне тоже на этот. Вы в каком вагоне поедете?

— Я еще билет не взяла.

Она вспомнила, как только что стояла напротив окошка кассы, не понимая, зачем от нее требуют денег, и только теперь догадалась: просила билет, а денег не давала, потому что их у нее нет. Она почувствовала, что сейчас опять хлынут слезы.

Парень — с виду ему было около тридцати — смотрел на Аню чуть рассеянным, щадящим взглядом.

— Вам до конечной остановки? — спросил он.

— Нет, — ответила Аня. — До Узловой…

— Так и мне туда же, — обрадовался он. — Я сейчас…

Он поставил рядом с Аней саквояж, вынул из него черную флотскую тужурку, протянул Ане.

— Вот, наденьте пока, — сказал он. — Правда, великоват будет…

Пока Аня надевала и застегивала слабо пахнущую одеколоном тужурку, он появился с билетами.

Во втором часу ночи подошел поезд.

Федор — так звали попутчика — первым проскользнул в вагон, потом вернулся к Ане, караулившей его саквояж на перроне.

— На всех полках спят, как суслики, — огорченно развел Федор руками. — Я с проводницей договорился. Пустит вас в служебное купе. Ввиду вашего аварийного состояния.

— А вы где поедете? — в Ане шевельнулось сочувствие к нему. — Вам же выспаться надо…

— Какая догадливая, — изумился Федор. — Это верно. Третьи сутки мотаюсь…

Проводница, гладкая, бойкая, встретила Аню, как долгожданную гостью. Она широко распахнула перед ней дверь, усадила за столик.

— Пойду, посмотрю, как там гаврики устраиваются, — резко переменив голос, проговорила проводница. — Ты, деточка, можешь раздеваться, делать здесь, что хочешь… Вот иголка, вот нитки…

Недоумевая, почему так долго нет Федора, Аня сняла с себя тужурку, положила рядом, но она, тяжелая, сползла на пол. Аня не успела поймать ее, резким запоздалым движением подняла с пола. Выпала из тужурки, раскрылась книжка. Подбирая ее, Аня невольно пробежалась взглядом по раскрытым листам. Это был загадочный, чудной документ, удостоверяющий личность Степакова Федора Ивановича, штурмана дальнего плавания. Большинство слов в нем были на английском языке. Только взглянув на красную обложку, Аня поняла, что впервые в жизни видит паспорт моряка.

Между тем Федор стоял в тамбуре набирающего скорость вагона, выкуривая одну сигарету за другой. Чувствовал, что тяжелеет и устает от табачного дыма, и все же курил, пытаясь заглушить в себе досаду.

В этот город, вернее, в село неподалеку от станции он должен был приехать еще два дня назад — чтобы найти здесь товарища по флоту, своего капитана Степку Колобородова. Условились они встретиться в здешнем селе, у давней Степкиной подруги, пару дней побродить по городу и отсюда на самолете махнуть на юг — скоротать там, на жарких камнях, остаток отпуска. Все могло получиться складно, если бы Федор не задержался в Москве, где в разгульной радости незаметно пролетели два дня. Только сегодня утром, проснувшись у знакомого на даче, Федор спохватился: надо ехать. Хотя, может быть, уже не ждет его Степка. И вот он, Федор, прикатил сюда, чтобы убедиться: никто его не ждет, дом Степкиной подруги — на замке.

Оставалось Федору проехать дальше — в Узловую, где жил Степкин отец, у которого можно будет узнать, куда именно решил лететь Степка: в Судак или Коктебель.

Скучно было сейчас Федору. В тамбуре дышать было нечем, а в вагон не хотелось, в нем еще хуже. Вот бы на луг, на простор. Федор улыбнулся, вспомнив, как впервые за долгие годы отмякла его загрубевшая душа, когда он увидел луг.

Приехал он так: вышел из электрички, а на перроне и далеко кругом сумеречно и мокро. Он вспомнил адрес: село Лебяжье, дом десять, — и направился на привокзальную площадь искать такси. Эти дни он жил красиво и беззаботно, как всякий настоящий моряк при больших деньгах.

Таксист его не повез — близко, а дорога дрянь, Федор не очень сильно огорчился, пошел по тропинке, которую показала ему старушка, в поле. За перелеском ноги стали тяжелеть, будто неизвестная таинственная сила связывала и притягивала их. Федор в недоумении осмотрелся вокруг, неожиданно понял: это земля. Это она, забытая Федором, пока он носился по морям-океанам на траулере, похожем на огромную железную зыбку, она, хорошо помнящая и ждавшая своего блудного сына, напомнила сегодня о себе. И Федор упал в траву, сырую и теплую, золотистую в свете угасающей зари. Потом, молитвенно выпрямив спину, еще и еще раз оглядел простор.

Точно такой луг, помнится, в таком же колдовском туманном оцепенении не раз снился в долгих полярных рейсах. Снился табун, который, вздрогнув от невидимой опасности, скачет неизвестно куда. Федор просыпался от распирающего грудь восторга; узнав нависший подволок каюты, с тоской слушал дыхание большой воды за иллюминатором. И вот он луг, живой…

Федор забрел далеко в глубь луга. В сизой задымленной низине скрипел коростель. В близкой речной заводи, откуда наплывал холодок, плескалась рыба.

Долго слушал Федор звуки ночной земли…