Последний снег

Каждую весну, едва начинало пригревать солнце, бралась за жокея давняя болезнь. И вот она затлела в нем, постепенно иссушая, приготавливая его к быстрому жадному огню. На последней выездке предчувствие разлуки опечалило обоих; жокей вдруг покидал свинцовые пластины, которыми доводил вес до нормы, в траву — их все равно не хватило бы.

Фаворит нетерпеливо запереступал, услышав мягкие шаги конюха. Налег длинной шеей на дверь денника, косил горячим глазом. И хотя старик еще не сказал ни слова, по нарочито бодрой его походке, по вымученной улыбке Фаворит догадался: не придет жокей, нет. Резко отвалив от двери, уткнулся головой в угол. И стоял так отрешенно, пока старик разносил воду и задавал лошадям овес.

Конюх выманил его из денника кордой, длинной веревкой. Только на старом манеже, где можно было всласть набегаться, Фаворит забывался. Ступив на прохладную мякоть опилок, он вскидывал голову и плавно, по-кошачьи неслышно пускался по кругу. Работал хорошо, как если бы сам Толкунов стоял в середине манежа, а не старик без силенок, хотя жокей никогда не водил его на корде, выезжал под седлом.

Но сейчас, будто забавляясь, Фаворит взял с места наметом, так что зазевавшийся конюх не сразу завладел кордой. Фаворит сделал круг, еще круг, пока не почувствовал властную руку старика, которая заставила сменить аллюр. Перейдя на рысь, Фаворит пристыженно опустил голову; с этого момента он уже слушался конюха, оберегая его, старого человека, не шалил больше. И старик приноровился к нему, водил коня, довольный им и собой: сердце еще не разучилось принимать чужую красоту и силу, как радость. Чувство лошади, вроде бы и забытое давно, возникло вновь.

Белое тело лошади вытягивалось в полете, и не уследить было за ее легкими, танцующими ногами, когда она меняла аллюр. Глаза старика едва поспевали за ней. Сердце уже не справлялось с игрой потревоженной крови: казалось старику — молодой он еще, совсем молодой. Затуманенным взглядом он ловил лошадь, которая все бежала и бежала, ускользала как белый дым, снова прояснялась. И вдруг до сладкой и отрадной ясности старик осознал, что между ним и этим конем установилась живая, отогревавшая душу связь.

Солнце светило уже по-дневному, широко и радостно. Достало лучами до зашторенного окна больничной палаты, где жокей Толкунов встречал третье утро. Он лежал на узкой, истерзанной в ночных метаниях койке, медленно засыпал. И желтый свет дня дошел до него как мучительное напоминание о последней зорьке, когда его и Фаворита острая печаль разлуки погнала в красные сумерки. Долго летели они по ветряному раздолью, по гулкой земле… Этой ночью жокей в громком бреду звал лошадь, и лишь под утро успокоила его мысль: Фаворит слышит, ждет. Ни о чем не догадываясь, он заснул. Институтского курьера с телеграммой в палату не пустили.

Тогда сам собой решился вопрос, везти Фаворита сразу иди подождать, когда поправится жокей. Институтские уже ссорились из-за него, Фаворита, с коннозаводчиками. Поэтому и в отделах стали гадать: отпустят жеребца или задержат, а если оставят, чем это кончится? Фаворита не все видели в глаза, но кличка его приятно разгоняла утреннюю оцепенелость воображения. Знаком и доступен был другой Фаворит — как бы разъятый на части, в рисунках кардиограмм, в телеметрических записях. За всем этим угадывался отделявшийся от самого коня образ спортивной звезды, ипподромного бойца высшего класса.

И вот, хотя до конца исследований с участием Фаворита было еще недели две, появился приказ: доставить жеребца домой.

Тем же приказом Фаворита сняли с довольствия.

Бумага, быстро пройдя все ступеньки сверху донизу, застряла в руках растерянного заведующего гаражом. Грузить Фаворита было не на что. Спецфургон, о котором было доложено, что он в ходу, стоял наполовину разобранный. Но все решилось само собой, когда появился, чтобы отправиться куда-то, Леха Шавров, шофер самосвала. Взглянули на машину — вполне подходила, с нестандартным кузовом, с наращенными бортами. Отсюда до конезавода, от ворот до ворот — сплошной асфальт. Комары еще не народились, теплынь…

— Шавров, — сказал заведующий, подойдя к Лехе, который поливал голову из моечного шланга. — Ты ведь лошадей возил…

— Ну, — откликнулся Леха. Слышно было в голосе: гулял вчера. — На бойню отвозил, а что?

— Тут не дальше… При строжайшем соблюдении.

— Да я ж отпросился! — вскинулся Леха. — У меня ж дело, вчера еще обмыли.

— Вижу… Но тут пожарный случай, понял?

— Кх-хак! У меня ж тоже горит, ядрена… Заводские же сами фургон пригоняли.

— Отгул потом дам… Так что подгоняй. — И заведующий добавил: — Выедешь в южные ворота.