Последний снег

— На то они архаровцы, — откликнулся Семен.

— Вот, вот… — оживляясь, сказала Катерина. — Тебе бы язык почесать. А ведь они не больше нас получают. Откуда у них берется?

— ОБХСС дремлет, а то бы знала, — проговорил Семен.

Снова уставился на клипер, на полированную гладь тумбочки, в которой, как в заштилевшей воде, отражались паруса. Долго разглядывал обводы корпуса, — по ним, если чуть раскачиваться, сочились мягкие живые блики света, и казалось, — стронется с места клипер, заскользит, чиркнет по воздуху длинным, дерзко вздернутым бушпритом.

Глаза Семена начинали гореть радостным, еще никем не замеченным огнем. И даже голосу Катерины, ровно бьющему в спину, не погасить было того пламени.

…— При твоей-то работе. Жил бы король королем. Как Чохочу.

Это она о Грише Сучкове, который, как и Семен, работал экспедитором. Оба — Семен и Гриша — доставляли с дальних торговых баз товары и продукты. Гриша занялся новым для него делом позже Семена, но быстро пообтерся, не скрывая, хвастался: «Чо хочу — достану!» — вот отсюда и прозвище — «Чохочу».

— Тебе бы лишь с бабами путаться, — подступила наконец к главному Катерина. Остановив взгляд на часто заходивших лопатках Семена, — тот доделывал якорь, — спросила: — Что ты делал в четверг с Люсей Барашковой? На складе.

— Стеклотару принимал, — ответил Семен.

— А не матрасы? Мягкие они?

— У нее спроси.

— И спрошу, дождется, — пообещала Катерина. — Дождется, вытурят ее оттуда, киску такую… А тебя — из профсоюза!

— Может, хватит на сегодня. Завтра скучно будет.

— Тебе хватит. Хватит дурачком прикидываться… Мало было тебе Клавки? Мало, что ребенка от тебя она нажила? Все же говорят: сын от тебя… Вылитый.

Семен знал, что будет дальше: жена заплачет. Сначала из нее вырвется придушенный, жалобный стон, и забьется Катерина надолго, опять и опять разжигая и жалея себя. Семен встанет, принесет воды, положит руку на горячее белое плечо жены, постоит так, удивляясь холоду и пустоте в своей груди, в которой будто каменеет, без боли замирает сердце. Много раз так было…

Но в этот раз Семен, услышав плач жены, не нашел силы поднять себя на ноги; только ближе придвинулся к своему клиперу, вздохнул, отчего легкие паруса, будто уловив засвежевший ветер, вздрогнули.

— Ну что ты молчишь, бревно чертово… — совсем расстроилась Катерина. — Молишься, что ли, на игрушку эту? Чокнулся… Скажи хоть, было у вас что с Люськой?

— Было, — сказал вдруг Семен. — Было, отстань только.

— И с Клавкой? — переставая всхлипывать, спросила Катерина. — Душу-то очисти…

— Было, — отрешенно откликнулся Семен.

— Сын, значит, твой? Люди зря не будут…

— Сын…

Кто знает, может, и сын был у них с Катериной, если бы не пошла она тогда к знахарке, из ума выжившей старухе, чтобы тайком, без его ведома, избавиться от плода. Мальчик или девочка — гадать уже поздно. Когда Катерина, узнав, что после старухиного искусства ей уже никогда не изведать материнства, созналась во всем и заплакала, Семен тоже плакал. А ведь не он учил ее: «Поживи для себя, детей народить всегда успеешь». Родители ее, которые, хотя и не поскупились на свадьбу, видно было, затаили на единственную дочь обиду: выбрала малого без кола, без двора, только из армии. И все-таки жалко Семену ее — были у них свои радости, любовь была. И он привязался, терпел потом, когда она, озлобившись на себя, стала дергать и Семена, донимать его то ревностью, то корыстью.

Теперь вот невмоготу.

— Ну и ступай к ним, милуйся, — спокойно, устало проговорила Катерина. — Чего сидеть, изображать… Убирайся!

Семен не заметил, как она метнула в его сторону моток ниток. Будто пробудил его ото сна сухой, хрупкий треск дерева. Он не успел поймать клипер, сорванный с подставки. Кораблик упал к ногам, лежал, похожий на ком белого тряпья и струганых палочек.

Медленно-медленно отливала с лица Семена кровь. В жуткой тишине он, бледный, негнущийся, опустился на колени и стал выправлять поломанные мачты.

— Как же это, Катя? — сказал он, поворачивая к жене до неузнаваемости растерянное, беззащитное лицо. — Ты бы… ты бы лучше меня утюгом по морде.

— Ты что — ненормальный, что ли? — тоже растерялась Катерина. — Семен!..

Семен не отозвался, встал, понес клипер, как убитую птицу, к двери, потом обратно; и все ходил туда-сюда, отыскивая что-то онемевшими глазами. Остановился у чуланчика, выволок оттуда картонный ящик из-под телевизора. Опустив в него кораблик, обвязал бечевкой, молча потянулся к пиджаку.

— Семен, — еще раз позвала Катерина.

И поняла вдруг, что не обернется, не вымолвит ни единого слова, даже не вздохнет. Внезапно проснувшимся женским чутьем угадала она — не вернется ни сегодня, ни завтра.