Последний солдат империи

Она стояла перед ним в застегнутом плаще. Знакомый шелковый шарф вокруг шеи. В руках плакатик с надписью: «Войска — в казармы!» Пораженный встречей, своим беспамятством, не понимал, как мог в эти дни совершенно забыть о ней, оставленной в полупустой деревне.

— Машенька, какое счастье... Как ты добралась?.. Знаешь, я совсем замотался!..

— Ты обманул меня... Приехал сюда, чтобы довершить свое ужасное дело...

— Маша, подожди... Я собирался вернуться... Хотел завтра утром... Тут были неотложные хлопоты...

— Твои неотложные хлопоты навели пулеметы и пушки на мирные дома и квартиры... Ты солгал мне!

— Это рок... Все, что случилось, ужасно...

— Ты говорил, что у тебя только я... Что начинаешь новую жизнь... А я-то, дура, поверила... Убаюкал, запер в избе, а сам вернулся и принялся за свое старинное дело... Танки, солдаты... Опять будет бойня?.. Там, где ты появляешься, всегда случается бойня...

— Машенька, послушай меня...

— И что же теперь начнется?.. Аресты?.. «Воронки»?.. Опять нас всех в лагеря, в Магадан?.. Как мою бабу Маню, деда Игната, дядю Ивана?.. Ты меня арестуешь?.. Поведешь на Лубянку?.. Ведь ты темный гений Лубянки?..

— Маша, родная, ты что говоришь... Пойдем отсюда...

— Снова в деревню?.. Грибы собирать?.. У озера костер разводить?.. Сладкие ягодки кушать?..

— Мы должны отсюда уйти... Здесь будет кровь... Будет страшная провокация... Они хотят крови... И те и другие... Мы должны сейчас же уйти...

— Ты разве боишься крови?.. Ты всю жизнь провел среди крови... Куда ты приходишь, там проливается кровь... Она и здесь прольется, потому что ты здесь...

— Побереги себя... Вспомни, ты не одна... Ты с ребенком... Побереги нашего мальчика...

— Вспомнил про нашего мальчика?.. Тебе мало того, что сеешь ужас вокруг, ты и в меня вселился как ужас... Я беременна твоим ужасом...

— Машенька, умоляю...

На них смотрели. Вся, идущая с флагами и с плакатами, группа взирала на них.

— Маша, — к ним приблизился рослый мужчина, видимо, вожак демонстрантов, державший трехцветный флаг. — Нам нужно идти.

Услышав этот властный спокойный приказ, не желая слушать его, Белосельцева, Маша отступила. Ее тут же окружила, спрятала в глубину сплоченная группа демонстрантов. Еще минуту был виден плакатик с надписью: «Войска — в казармы!», а потом всех поглотила липкая мокрая мгла, сквозь которую летели туманные вспышки проспекта.

Белосельцев не знал, где ее искать среди каменного жуткого города, глотавшего людей, превращавшего их в черные брызги. Он вдруг увидел Зеленковича. Ловкий, азартный, тот торопливо пробирался в толпе, бесцеремонно расталкивая нерасторопных ротозеев. За ним двигался рослый оператор, неся на плече телекамеру.

- Ближе, ближе! — торопил его Зеленкович. — Вот с этого ракурса!.. Да нет же, захватывай проезжую часть, а потом глубь туннеля!..

Он не замечал Белосельцева, выбирал позицию, как выбирает ее гранатометчик в засаде, уверенный, что добыча не минует его, подставит под выстрел ромбовидную броню. Зеленкович был хищный, голодный, как гриф, и его появление предвещало падаль.

Толпа зашевелилась, раздвинулась. В нее въехал длинный «пикап», Бог весть каким образом проскользнувший сквозь посты и препоны. Дверцы растворились, и на асфальт выпрыгнули трое юношей, гибкие, подвижные, с пластичными движениями натренированных тел. Все в джинсах, в одинаковых кожаных курточках, отличаясь один от другого цветом спортивных картузов — белого, красного, синего, под стать трехцветным флагам в толпе. Белосельцев узнал героев, которых впервые увидел в подвале старинной усадьбы, среди светильников и поющих дев. Тогда они стояли в ладье, очарованные, готовясь к волшебному странствию. Второй раз он видел их в толпе демонстрантов, — заколдованные, с недвижными восхищенными глазами, они ступали, едва касаясь земли, словно видели сквозь теснины домов чудесную даль с божественной нежной зарей, куда устремлялись их души. В обоих случаях им сопутствовал жрец, тот, что зашивал себя магической раскаленной иглой, а потом, голый, скрученный в морской узел, без головы и конечностей, лежал на носилках, разноцветный, как выловленный из океана осьминог, и его несли по Москве черные эфиопы в тюрбанах. Он и сейчас был здесь, рослый, прекрасный лицом, с черными кудрями, рассыпанными на ветру. Вокруг сочных румяных губ, выпуклых смуглых век, на щеках и на лбу были следы от швов, напоминавшие ритуальные надрезы африканского вождя.

Юноши подошли к парапету, где были разложены букеты, расцветшие на железных стеблях. Трогали мокрый гранит, перебирали цветы, переставляли с места на место флаконы. Белосельцев видел, как странно светится воздух над их головами, как легчайшее ртутное зарево окружает их пальцы, словно с них стекало холодное электричество. Три их картуза, белый, синий и красный, появлялись и исчезали в толпе, над которой возвышалась чернокудрая голова жреца, его властный надменный лик.