Последний солдат Третьего рейха. Дневник рядового вермахта. 1942–1945

Паула говорила искренне, но я не мог отогнать от себя чувство, что она лишь выполняет свой долг, а на самом деле не испытывает ни малейшего удовольствия от общения со мной.

Действительно, я невесть зачем плелся по аккуратным улочкам Берлина. Почему кто-то должен терпеть пьяного солдата только на том основании, что тот провел много месяцев в снегу, грязи и ужасе? Те, кто счастливы, не могут понять людей, которые боятся радости. Мне надо было еще научиться понимать других, приспособиться и вести себя спокойно, никого не шокировать, правильно улыбаться – не слишком широко, не слишком напряженно. Рискуя показаться грубым или безразличным, я должен избежать того впечатления, которое, как мне кажется, производил после войны во Франции, рассказывающего скучные истории о войне. Мне порой хотелось убить тех, кто обвинял меня во лжи. Мне, паршивому солдату, которому не повезло служить в армии противника, нужно было научиться жить, потому что умереть у меня не получилось.

В пять часов, у Одербрюке, дав подробные указания, как вернуться на Клерингштрассе, Паула оставила меня. Прощаясь, она держала меня за руку и улыбалась, будто ей было жаль расставаться со мной.

– Вечером я загляну к Нейбахам, – сказала она. – В любом случае, увидимся завтра. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи, Паула.

Вечером я встретился с Нейбахами. В лице фрау Нейбах я без труда узнал своего друга. Несчастные люди не желали распространяться о трагедии, которая поставила крест на их мечтаниях. Идея послевоенной Европы больше ничего для них не значила: ведь умерли те, кто должен был унаследовать ее. Тем не менее они изо всех сил старались отнестись ко мне как можно радушнее. К нам присоединилась и фрау Х., которая столь благородно предложила мне днем промочить глотку. После одиннадцати ненадолго появилась и Паула. Наши глаза встретились. Паула пошутила:

– Пришлось днем дать ему урок хороших манер. Он принялся петь и танцевать прямо посреди улицы.

Я вглядывался в лица своих новых знакомых. Отругают они меня или засмеются? К счастью, мы смеялись все вместе.

– Ты поступила нехорошо, Паула, – сказала добрая фрау Х. – Попроси у него прощения.

Паула, покраснев, с улыбкой обошла стол и поцеловала меня в лоб. Я сидел, будто приговоренный на электрическом стуле, покрылся краской и не в силах был пошевелиться. Все это поняли и закричали:

– Прощена!

Паула радостно попрощалась с нами и скрылась за дверью.

Паула! Паула! Как бы я хотел… сам не знаю чего. Я сидел окаменев, не понимая, о чем идет речь за столом.

Они расспрашивали меня о родителях, о прежней жизни, но, слава богу, не о войне. Мои ответы были уклончивыми. На лбу горел поцелуй Паулы. Я бы с радостью ежедневно стоял с нею одной в карауле – вместо того чтобы с пятью– шестью солдатами на войне.

Было уже поздно. Я искал предлог выйти из-за стола. Но пришлось просидеть с приветливыми хозяевами еще час, когда, наконец, все не собрались спать. Нейбахи предложили мне комнату Эрнста. Я рассыпался в благодарностях: к сожалению, военный распорядок таков, что мне нужно вернуться в центр. На самом деле мне становилось не по себе от мысли, что я буду спать в постели Эрнста. К тому же хотелось прогуляться по улицам. Вдруг наткнусь на Паулу.

Нейбахи понимали суровость военного распорядка и не слишком настаивали. На улице меня внезапно охватила радость, я засвистел. Весело спрашивал прохожих, как пройти в центр, и без труда добрался до казарм. Паулу я не встретил. Я прошел мимо конторки, за которой два штатских играли в карты с солдатами. Один из них был фельдфебель, пообещавший решить проблему с моим отпуском.

– Эй, ты, – позвал он.

Я развернулся и отдал честь.

– Это ты ефрейтор Сайер?

– Так точно, господин фельдфебель.

– Отлично. У меня для тебя хорошие новости. Кто-то из твоих родных приедет сюда навестить тебя через пару дней. Мне удалось добиться пропуска для членов твоей семьи.

– Не знаю, как и благодарить вас, герр фельдфебель. Правда, я вам очень благодарен.

– Да я сам вижу, парень.

Я щелкнул каблуками, повернулся, а четверо мужчин обменивались шуточками на мой счет.

– Ты развлекся в отеле «Фантазио», а?

Они, вероятно, имели в виду бордель.

Я лег спать, но провел бессонную ночь: все мысли занимала Паула.

Прошло два дня, наполненные радостью. Я ни на шаг не отходил от Паулы. Обедали мы у фрау Х., а ужинали у Нейбахов. Фрау Х., от которой ничто не скроется, заметила, что между мною и Паулой возникли какие-то чувства. Это ее пугало. Она несколько раз давала мне понять, что война еще не закончилась и глупо в такой обстановке влюбляться. Потом я могу раскрыть свои чувства, но сейчас думать о любви преждевременно.

В моем неоформившемся сознании война никак не могла повлиять на любовь к девушке. Ни о чем другом не могло быть и речи. Единственные ограничения налагала продолжительность отпуска, но как раз это-то от меня не зависело.