Последний солдат Третьего рейха

Рано утром, пока еще не закончилась полярная ночь, я приступил к несению караула. Небо было таким же черным, как над Темпельгофом в день бомбардировки. К концу смены оно окрасилось необычным розовым цветом. К трем часам пришла смена.

Глаза щипало, нос я совсем отморозил — нужно было чем-то его прикрыть. Мы, будто чикагские гангстеры, надевали на лица маски: поднимали доверху воротники и завязывали голову шарфами. Через час розовое сияние сменилось фиолетовым, а затем серым. Снег тоже посерел, а затем потемнел — и так до следующего утра. С наступлением темноты столбик термометра резко падал, часто до тридцати-сорока градусов. Все наше оборудование пришло в негодность: бензин замерз, машинное масло сначала превратилось в пасту, а затем в клейкую массу. Из лесу доносились странные звуки: это трещали деревья под тяжестью снега. А когда температура падала до минус пятидесяти, начинал трескаться и камень. Наступили ужасные времена.

Зима во время войны… Мы уже успели позабыть, что это значит. А теперь она навалилась на нас будто гигантский пресс, готовый сокрушить все под собой. Мы сжигали все, что было способно гореть. Лейтенанту пришлось оборонять от сорока пехотинцев наши сани.

— Сани пойдут в топку! — кричали они.

— Назад, — орал в ответ лейтенант. — В лесу полно деревьев.

Пехотинцы смотрели на него непонимающим взглядом: какой толк в санях, если все перемерзнут до смерти?

В лес направился отряд добывать хворост. Они, будто привидения, вернулись с охапками и бросили в костры, которые начали затухать. Нельзя было допустить, чтобы огонь потух. Мы молили Господа, чтобы русские не пошли в атаку: ведь никаких мер к обороне мы не предпринимали.

Самое ужасное — это, конечно, караул. Если будешь стоять не двигаясь, рискуешь замерзнуть живьем. В девять часов снова наступила моя очередь. Мы — пятнадцать солдат — стояли на карауле в развалинах избы. Первые полчаса хлопали друг друга по плечам, чтобы разогнать кровь. А вторые полчаса стали настоящей пыткой. Двое упали в обморок. Мы вытащили закоченевшие руки из рукавов шинели и неумело пытались привести их в чувство. Рукавицы, сшитые из кожи и шерсти, покрылись дырами и были уже ни на что не годны. Боль от рук распространялась по всему телу. Четверо солдат перенесли потерявших сознание поближе к костру, сиявшему в темноте. Появись русские, и они могли бы взять нас голыми руками. Некоторые из нас просто сходили с ума, бегали вокруг и рыдали, как дети. Несмотря на приказ, я бросил пост и побежал в ближайшую избу. Протиснувшись через плотную толпу солдат, остановился у самого костра и, скривившись от боли, упал на колени, а затем протянул сапоги прямо в угли. Те сразу же потрескались. От боли из-за контраста между жаром и холодом я закричал. Но таким был не я один, другие стонали еще громче.

Наконец был получен приказ двигаться дальше. Замерзшее оружие казалось хрупким, как стекло. Никто не покрыл себя славой, сражаясь против русских. Мы вели другой бой — бой против мороза, усталости, грязи и вшей. Этот бой и стал частью повседневной жизни.

Мороз унес три жизни. Трижды подразделения последнего караула возвращались с недвижными телами. Воспаление легких, общее обморожение, физическая слабость не позволяли сопротивляться морозу. Троих принесли к теплу слишком поздно. Пятерых удалось вернуть к жизни, вливая в них алкоголь.

Мы покрыли окоченевшие трупы снегом, воткнув в могилу палку с каской. На то, чтобы переживать, времени не было. Те, кто, к собственному удивлению, еще оставался в числе живых, окоченевшими пальцами пытались завести промерзшие насквозь двигатели. Положение оказалось отчаянным. Моторы не заводились.

Фельдфебель Шперловский изо всех сил нажал на педали «цундаппа», но тот, несмотря на то что на него навалилось восемьдесят кило весу, не поддавался, а затем педаль с хрустом сломалась. Даже металл не устоял под действием стужи. Мы развели под танками огонь, чтобы нагреть их, прежде чем пытаться завести. Для измученных пехотинцев возня с машинами была настоящей пыткой. Весрейдау и тот потерял терпение. Сапоги он обвязал дерюгой, найденной во время отступления.

— Надо было держать мотор работающим на холостом ходу всю ночь! — воскликнул он. — Это же так просто. Беспечность нас погубит.

Мы слушали его, но на лицах ничего не отражалось. Для многих смерть стала избавлением от мук.

Через полчаса послышалось чихание мотора. Кому-то удалось завести полугусеничную машину. Водитель позволил мотору прогреться, а затем принялся разогревать коробку передач. После двухчасовых мучений наша колонна выступила в путь, получив приказ сохранять минимальную скорость. Пока машины не прогрелись, пришлось тащиться за ними пешком.

В полдень несколько машин встало. Пришлось и нам остановиться. Радиаторы пострадали оттого, что в них залили чистый спирт. Пришлось их чинить, используя запасные части, если, конечно, удавалось их найти. Чаще всего мы латали дыры чем попало. Пока одни трудились, другие открыли консервы. Мясо можно было рубить топором, пюре напоминало цемент, вино превратилось в кирпич.