Последний солдат Третьего рейха

Вечером я встретился с Нейбахами. В лице фрау Нейбах я без труда узнал своего друга. Несчастные люди не желали распространяться о трагедии, которая поставила крест на их мечтаниях. Идея послевоенной Европы больше ничего для них не значила: ведь умерли те, кто должен был унаследовать ее. Тем не менее они изо всех сил старались отнестись ко мне как можно радушнее. К нам присоединилась и фрау Х., которая столь благородно предложила мне днем промочить глотку. После одиннадцати ненадолго появилась и Паула. Наши глаза встретились. Паула пошутила:

— Пришлось днем дать ему урок хороших манер. Он принялся петь и танцевать прямо посреди улицы.

Я вглядывался в лица своих новых знакомых. Отругают они меня или засмеются? К счастью, мы смеялись все вместе.

— Ты поступила нехорошо, Паула, — сказала добрая фрау Х. — Попроси у него прощения.

Паула, покраснев, с улыбкой обошла стол и поцеловала меня в лоб. Я сидел, будто приговоренный на электрическом стуле, покрылся краской и не в силах был пошевелиться. Все это поняли и закричали:

— Прощена!

Паула радостно попрощалась с нами и скрылась за дверью.

Паула! Паула! Как бы я хотел… сам не знаю чего. Я сидел окаменев, не понимая, о чем идет речь за столом.

Они расспрашивали меня о родителях, о прежней жизни, но, слава богу, не о войне. Мои ответы были уклончивыми. На лбу горел поцелуй Паулы. Я бы с радостью ежедневно стоял с нею одной в карауле — вместо того чтобы с пятью-шестью солдатами на войне.

Было уже поздно. Я искал предлог выйти из-за стола. Но пришлось просидеть с приветливыми хозяевами еще час, когда, наконец, все не собрались спать. Нейбахи предложили мне комнату Эрнста. Я рассыпался в благодарностях: к сожалению, военный распорядок таков, что мне нужно вернуться в центр. На самом деле мне становилось не по себе от мысли, что я буду спать в постели Эрнста. К тому же хотелось прогуляться по улицам. Вдруг наткнусь на Паулу.

Нейбахи понимали суровость военного распорядка и не слишком настаивали. На улице меня внезапно охватила радость, я засвистел. Весело спрашивал прохожих, как пройти в центр, и без труда добрался до казарм. Паулу я не встретил. Я прошел мимо конторки, за которой два штатских играли в карты с солдатами. Один из них был фельдфебель, пообещавший решить проблему с моим отпуском.

— Эй, ты, — позвал он.

Я развернулся и отдал честь.

— Это ты ефрейтор Сайер?

— Так точно, господин фельдфебель.

— Отлично. У меня для тебя хорошие новости. Кто-то из твоих родных приедет сюда навестить тебя через пару дней. Мне удалось добиться пропуска для членов твоей семьи.

— Не знаю, как и благодарить вас, герр фельдфебель. Правда, я вам очень благодарен.

— Да я сам вижу, парень.

Я щелкнул каблуками, повернулся, а четверо мужчин обменивались шуточками на мой счет.

— Ты развлекся в отеле «Фантазио», а?

Они, вероятно, имели в виду бордель.

Я лег спать, но провел бессонную ночь: все мысли занимала Паула.

Прошло два дня, наполненные радостью. Я ни на шаг не отходил от Паулы. Обедали мы у фрау Х., а ужинали у Нейбахов. Фрау Х., от которой ничто не скроется, заметила, что между мною и Паулой возникли какие-то чувства. Это ее пугало. Она несколько раз давала мне понять, что война еще не закончилась и глупо в такой обстановке влюбляться. Потом я могу раскрыть свои чувства, но сейчас думать о любви преждевременно.

В моем неоформившемся сознании война никак не могла повлиять на любовь к девушке. Ни о чем другом не могло быть и речи. Единственные ограничения налагала продолжительность отпуска, но как раз это-то от меня не зависело.

Поскольку кто-то из моей семьи должен был навестить меня, слишком удаляться от центра я не мог, и ночевал только там. Но при этом терял бесценное время, которое мог бы провести с Паулой. В день ожидаемого прибытия родителей я возвращался в центр раз пять или шесть. Наконец ближе к вечеру добряк фельдфебель сказал мне:

— Кое-кто ждет тебя в казармах, Сайер.

— А, — заметил я, как будто этого меньше всего ожидал. — Спасибо, герр фельдфебель.

Я взбежал по ступеням и открыл настежь дверь большой комнаты, где провел уже несколько ночей. Быстро оглядев двойной ряд коек, я встретился глазами с человеком в темно-сером пальто. Это был мой отец.

— Здравствуй, папа, — произнес я.

— Ты возмужал, — сказал отец свойственным ему робким тоном. — Как ты? Мы почти ничего не знаем о тебе. Мать жутко беспокоится.

Я внимательно слушал, как всегда, когда говорил с отцом. Я понял, что здесь, в самом центре Германии, в казармах, где все напоминает о беспрекословной войсковой дисциплине, он чувствует себя не в своей тарелке.

— Может, выйдем, папа?

— Как хочешь. Да, кстати. Я привез для тебя гостинец. Мы с мамой долго его собирали. Немцы держат его внизу. — Произнося «немцы», он понизил голос, как будто говорил о банде ублюдков.

Несмотря на то что отец взял в жены немку, он никогда не испытывал добрых чувств к Германии. Он так и не смог забыть ужасы первой войны, хотя с ним, военнопленным, обращались неплохо. Но то, что один из его сыновей служит в германской армии, мешало ему слушать новости по лондонскому радио.