Последний сон разума

— Дам, — согласилась продавщица. — Если не больше стакана выпьешь!

— Где?

— Да хоть в щитовой! Там телогрейки валяются…

Они уединились, Митя мазал ее расплывшуюся грудь голубиной кровью и повторял:

— Жанна…

— Не Жанна я, Светка, — поправляла колбасница. — Ты чего суешь мимо, как пэтэушник? Это дело выше находится!

— Жанна…

— Вот заладил! Дай-ка я сама!

Она попыталась помочь своей опытной рукой, но процесс не шел, и колбасница, слегка озлившись, принялась ворчать:

— Допился… Мягкий, как творог… В руки брать себя надо, Петров!

— В первый раз я, — вдруг прошептал Митя и поджал под себя ноги.

— Как это? — привстала колбасница.

— Так. В тюрьму малолеткой попал! Не успел!

Продавщица встала на четвереньки, показывая большую голую задницу.

— Ах ты сердешный! Ну-ка дай-ка я его губоньками!

Она наклонилась над Петровым и только было рьяно зачмокала, как вдруг Митя саданул ее по башке кулаком и зашипел:

— Ты не Жанна, ты сука!

Челюсти продавщицы чуть не щелкнули, лишь профессионализм спас положение и Митя остался с органом, помогающим ему производить в организме обмен веществ.

Колбасница заорала что есть силы, но у Петрова вдруг сделались такие пустые глаза, что она тут же осеклась и стала натягивать одежку, слегка подвывая по-деревенски:

— За что-о-о?.. Я ему… А он мне…

…Петров проснулся оттого, что нечем было дышать. Его рыхлый нос уткнулся в ватную прореху телогрейки и шевелился в подкладке, отыскивая выход. Мерно гудел электрический щит, разводя по магазину энергию, которой совсем не было у Мити.

Мелькнуло слабое подобие мысли: «А не сунуть ли два пальца в щит и подзарядиться?»

Петров поднялся и на слабых ногах вышел из щитовой, кося одним зрачком по углам, стараясь отыскать коллег и отобрать у них стакан портвейна.

У Мити болел выклеванный глаз, и он передвигался по закоулкам магазина злой, как собака.

Когда вонючая птица клюнула его в светлое око, мужики погрузили его, орущего, в пикап и отвезли в близлежащую больницу.

— Родственники у него есть? — поинтересовались в приемном покое.

— Один, как перст.

— Понятно.

Петрова положили на каталку, а санитары заворочали носами от перегарной вони и смрада, исходящего от одежды.

Осмотрел грузчика дежурный врач, совершенно равнодушный к чужим страданиям эскулап.

— С глазиком придется расстаться! — проговорил он на ухо Петрову. — Как же вас угораздило? Драчка?

— Лечи глаз! — прохрипел Митя.

— Никак нельзя сохранить! Может быть, в Америке. Тысяч двадцать-тридцать. Плюс перелет, оплата больничных покоев. А за это время гангрена может случиться!..

— Спасай глаз! — рыкнул Петров и открыл сохранившийся до предела. — Я отца порешил, а тебя, если глаз не спасешь, не задумываясь!..

Врач был равнодушным, но не трусливым.

— Готовьте операционную! — холодно распорядился он и отправился мылить руки.

Про себя он сказал в адрес Петрова: «Ах ты сучок!..»

Грузчику выдали необходимую порцию наркоза, и он отключился, фантазируя голубку с головкой Жанны.

— Скальпель… Сушить… Зажим… Еще… Еще… Сушить… Зажим… Шить…

На следующее утро Петров проснулся слабым, словно в вытрезвителе, и с трудом приподнялся, чтобы разглядеть себя в зеркале.

Половина головы была перевязана.

— Эй! — крикнул он.

В палату вошла медсестра.

— Чего орешь! Звонок есть! — Она поправила пышную прическу. — Ну чего?

— Глаз сохранили?

— Ты же им смотришь!

— Я тебя, сука, спрашиваю, сохранили глаз?!!

— Сам — сука! — ответила сестра. — Стеклянным будешь глядеть на мир! Нашел кого пугать — Семеныча! — Она засмеялась. — Он три года в Афгане глаза выковыривал! А тебе, гниде уголовной, велел передать, что только пукнешь, второго лишишься! Понял?..

Петров понял. На его силу нашлась еще бґольшая сила. Он смирился…

Митя выбрался во двор и по наступившей темноте догодался, что проспал почти целый день.

Он широко зевнул, а затем шарахнулся в сторону, услышав хлопанье птичьих крыльев.

И тут Митя вспомнил.

— Ишь ты, черт побери!

Он вспомнил, что в его квартире под полотенцем лежит грудная девчонка и что лежит она с самого утра и, наверное, померла от голода.

Настроение испортилось.

Митя прошелся по магазинным отделам и сделал злое лицо колбаснице Светке, которая в ответ лишь фыркнула, а затем посмотрела на огромный тесак, воткнутый в батон колбасы, и представила стальной язык вбитым по самую рукоятку грузчику Петрову в живот.

Неожиданно Митя обернулся и быстро приблизился к прилавку.

— Дай молока!

Светка чуть не свалилась от удивления.

— Жажда мучает?

— Дай молока!

Единственный глаз Петрова потемнел колодезным дном, а синюшный язык облизал тонкие губы.

— Тебе сколько? — кротко поинтересовалась колбасница.

— Давай два пакета. И колбасы дай двести!

— Какой?

— Где жира меньше.

Продавщица положила в сумку молоко, а про колбаску поинтересовалась:

— Кусочком или порезать?

Петров задумался.

— Маленькими квадратиками. Как в яичницу.

Колбасница обиделась вовсе:

— Издеваешься?

— Режь.