Последний сон разума

Жора почувствовал удар ноги в самую скулу, унюхал запах грязных пальцев и тихо взвыл.

— Уж очень ты жирный, братец! Животину твою не пробьешь, поэтому мы тебя по морде!

— Я понимаю, — всхлипнул Сушкин.

Избиение продолжалось минуты две-три. Особой злобы в побоях не было, так, проформы ради. Не принимал участия в экзекуциях только Шишкин, еще хныкающий про себя от потери фонаря.

— Все! — сказал кто-то, и последний удар пришелся Сушкину по заду, что было воспринято им как легкое поглаживание. — Свободен!

Какое счастье лежать на холодном полу и ощущать, как постепенно из твоего тела уходит боль, оставляя ме-сто сладостным ощущениям, легкой жалости к себе…

Сушкин чувствовал разбитой щекой прохладу паркетного пола, который не позволял синякам расползаться по лицу мальчика, служа вместо холодного пятачка.

Где моя мама? — подумал Жора.

Он еще минут пятнадцать не поднимался с пола, размышляя о том о сем, а потом встал — сначала на карачки, затем на ноги. Ему хотелось спать, и он поплелся к своей кровати. По пути его взгляд зацепил лицо Шишкина, чей фонарь разбился; Жора остановился над ним, спящим, а потом, размахнувшись, вдарил ему в морду со всей силы.

Из носа ребенка потекла кровь, но удивительно, он не проснулся, видимо, воспринял боль как сон.

Зато Сушкин разрядился и, покряхтывая, улегся на свою койку, поворочался несколько, а потом заснул, и снилась ему мама в образе поварихи Кузьминичны, покупающей ему большой шар, наполненный водородом…

На следующее утро Кино Владленовна докладывала ситуацию директору Детского дома Василисе Никоновне Зубовой.

— Надо приходовать ребенка! — выразила свое мнение директор. — В милицию, конечно, заявим, это просто, пусть все-таки мамашу поищут!

Кино Владленовна знала, что муж Василисы Никоновны, Аванес Зубян, из армян, сам милиционер их района и, значит, дело решится безо всяких проволочек.

— Все равно нам ребенка передадут. У нас в Пустырках только один Детский дом.

Василиса Никоновна закурила сигарету и зачем-то сказала:

— Мой папа — дворянин!

Воспитательница Дикая тактично промолчала.

— Мальчишечка-то хоть хорошенький?

— Кажется, азиат, — ответила Кино Владленовна. — Но хорошенький!

— Хорошо, что не негр, а то бы затравили наши подкидыши!

Дикая умолчала о ночном происшествии, а потому ей стало стыдно, и красивые щеки ее зарумянились.

Но Василиса Никоновна не заметила пожара на лице молодой воспитательницы и разрешила ей идти к своим подопечным, дабы те не сотворили что гадкое.

— Да там Кузьминична приглядывает!

— Идите, идите! — поторопила директор, а сама сняла трубку с телефонного аппарата.

Трубка гудела, а Василиса Никоновна задумалась о муже, о том, как она влюбилась вдруг безоглядно в черного-пречерного армянина из какого-то горного селения. Армянин оказался шерстяным по всему телу, умел ухаживать, как истинный кавказец, и пленил ее девичью душу без остатка, а также приручил тело, как никто другой из мужчин, особенно русских.

На вторую неделю их романа Аванес Зубян сделал ей предложение. Она тотчас дала согласие, но отец ее, дворянин, воспротивился этому браку, пока жених не примет православия.

— Да я и так христианин! — вскричал Аванес.

Дворянин не знал, что армяне тоже почти ортодоксы, и чтобы не показать себя малообразованным, добавил:

— Имя нам, милый мой, требуется русское! Хочешь Василису — называйся Иваном! Так во всех русских сказках!

Аванес закручинился, но любовь его была столь сильна, а либидо так рвалось наружу, что он размяк и исправил в паспорте армянское окончание своей фамилии на русское.

— Ради любви! — произнес он в загсе и после всех свадебных процедур неделю провел в кровати со своей молодой женой Василисой, чуть не уморив ее до смерти.

Уже после Аванес честно пытался обучить супругу приготовлению армянской пищи, но ей этого было не дано совершенно, зато превосходно получались русские блюда, к которым Зубян быстро приохотился, ел много и любил свою жену сильно…

— Але!.. — проворковала в трубку Василиса Никоновна. — Зубова мне, пожалуйста!

— На задании! — ответили из трубки недружелюбно.

— Передайте ему, пожалуйста, что супруга звонила!

Голос в трубке смягчился.

— Василиса Никоновна?

— Я, — призналась директор.

— Наслышан, наслышан…

Голос в трубке обладал тем же акцентом, что и у мужа Василисы, а потому в душе у нее стало мягко, как от чего-то родного.

— Что передать?

— Вы — Карапетян?

— Нет. Ему язык оторвало, сейчас пришивают.

— Тогда Синичкин?

— У него ноги разнесло на рекорд. В госпитале капитан.

— А вы кто?

— А я дежурный…

— А-а…

Василиса Никоновна положила трубку и пребывала в полном недоумении. Либо ее разыграли, либо какая-то глупость происходит в отделении. Как это лейтенанту Карапетяну оторвало язык? Как у капитана Синичкина могло ноги на рекорд разнести?.. Какой рекорд?.. Эти вопросы сделали женщину на некоторое время глупой. Она подумала, что, может быть, ее супруг не делится с ней важными событиями, происходящими в их отделении, а это Василису Никоновну раздражало, так как она считала себя по социальному положению выше, чем муж.