Последний сон разума

Семен уверенно миновал несколько аллей и вошел в павильон экзотических деревьев. Разувшись, он встал возле японского дерева сакура и пустил из левой пятки нежный корешок…

К вечеру садовник Валерий Михайлович Каргин, шестидесяти семи лет от роду, пришел к сакуре с лейкой и обнаружил возле нее неподвижно стоящего молодого человека. Лицо юноши было покрыто густой черной порослью, а большие черные глаза были спокойны и притягивали к себе взор садовника.

— Ты кто? — поинтересовался старик.

— Я — дерево, — ответил Семен.

— Уже поздно. Шел бы ты домой, а то в милицию загремишь!

— Валерий Михайлович? Каргин?

— Да-а, — ответил служащий недоуменно.

— Если вам не трудно, будьте любезны полить мне под левую ногу.

— Эх, сынок, не знаю, забавляешься ты над старостью или умом тронулся, но в любом случае тебе бы к дому двигаться. Одиннадцатый час, однако!..

— У вас, Валерий Михайлович, под правой подмышкой большая папиллома. Ее удалять надо срочно, а то еще сорок дней — и переродится она в опухоль нехорошую. Сестре же своей передайте, что не радикулит ее мучает, а почки нездоровы. Пусть к врачу обратится, и облегчение будет!

Садовник Каргин стоял с открытым ртом, а потом вдруг встрепенулся:

— Куда, вы говорите, полить? Под какую ножку?

— Под левую, пожалуйста…

Михалыч согнулся над конечностью, завернул юноше брючину и обнаружил лодыжку, поросшую корой, причем такой крепкой, словно дубовой. Садовник сглотнул и полил ступню из лейки обильно, рискуя обделить сакуру.

— Спасибо, — поблагодарил Семен.

— Не за что, — отозвался Михалыч. — Нам воды не жаль. Может, удобреньице какое?

— Незачем.

— Ну не надо так не надо! Значит, удалять папиллому?

— Непременно.

— А сколько мне жить еще, знаете?

— Знаю.

— Скажете?

— А вам зачем?

— А Бог его знает!

— Вот пусть Бог и знает.

Михалыч потер затылок и хотел было спросить, можно ли привести к юноше сотрудников сада, но молодой человек его опередил:

— Ведите кого хотите! Я для этого и расту здесь.

Михалыч поклонился и убрался восвояси, так и забыв полить сакуру. Но даже если бы он и не забыл это сделать, японской поросли все равно предстояло погибнуть, так как новому растению требовалось много энергии, а чтобы добыть ее, корень из левой пятки произрастал крайне быстро и во все стороны, удушая чужеродные отростки…

На следующее утро Михалыч привел к юноше шестерых своих коллег, из которых только двое были мужчинами.

— Что вы хотите? — спросил Семен.

— Спросить они хотят! — спосредничал Михалыч.

— О чем?

— Давай, Евдокия! — скомандовал старик.

Евдокия была женщина лет пятидесяти, полная, без передних зубов. Она, не стесняясь, посмотрела на Семена и задала вопрос:

— В чем смысл жизни? — И хохотнула, словно радуясь каверзе.

— В том, чтобы радоваться своим делам, — произнес Семен бесстрастно. — В этом человеческая участь. В этом смысл.

— Странный смысл, — прошамкала Евдокия.

— Человеку никогда не удастся посмотреть, что будет после него, а потому истина — радоваться своим делам.

— Странный он какой-то! — оценила Евдокия.

— А ты его о здоровье спроси, — посоветовал Михалыч.

Евдокия было открыла рот, но Семен опередил ее и сказал, что жить женщине недолго, а потому пусть она подумает о душе и сходит окреститься в церковь.

— Отчего же я умру? — вмиг побелевшая Евдокия чуть было не упала на землю, если бы не локоть Михалыча.

Остальные стояли в стороне и ничего не слышали.

— Умрешь ты в ночь, справляя нужду, а от несварения перенапряжешься, и кровь разорвет мозг твой. Через час наступит смерть.

Евдокия качнулась.

— Я кандидат биологических наук, — вдруг сказала она.

— Ты прожила жизнь по предназначению, — согласился Семен.

— Я хочу задать последний вопрос. Можно?

Семен кивнул.

— Есть после смерти что-то?

— Нет.

— А как же вся жизнь человеческая за миг до смерти проходит перед глазами? А потом труба, коридор, и человек видит себя со стороны, родственников своих умерших?

— Это — сон, — ответил человек-дерево. — Сон разума. Мозг засыпает, и ему снится последний сон… А теперь иди, у тебя мало времени.

Из глаз Евдокии, когда она уходила, текли слезы. Они падали на землю Ботанического сада, а человек-дерево улавливал их своими корнями и всасывал в себя. Михалыч лишь пожимал вслед уходящей в вечность Евдокии плечами.

— Что ж ты мне не сказал, когда я умру! — с укором обратился старик.

— Потому что тебе нельзя этого говорить. Ты не выдержишь этого знания, а потому станешь жить по-другому.

— А Евдокия? Она лучше всех здесь про растения знает!

— Она — сильная. Будет бороться с недугом. Может быть, и справится.

— А я, значит, слабый? — обиделся старик.

— Ты — впечатлительный.

— А как же тогда Бог? Зачем он, если там ничего нет?

— Для кого есть, а для кого нет, — уточнил Семен.

Послышался треск разрываемой ткани, и из-под разошедшейся брючины взору Михалыча предстала нога юноши, превратившаяся в обыкновенный древесный ствол, по которому неутомимо, к гипотетическому небу, полз черный муравей.

— Чем же Евдокия провинилась?

— Она мало думает о другой жизни. Занята насущным.

— А есть ли что-нибудь после?