Последний старец

Отец Дмитрий Сахаров — он наш, мологский, у нас служил в Афанасьевском монастыре. А теперь в церкви Покрова на левой стороне Тутаева. Я к нему:

— Батюшка милой! Мне бы справочку, несколько строчек!

— Да-да, конечно, Павлуша! Хорошо, уже пишу!

Пишет: «Павел Александрович Груздев, 1910 года рождения. Поведения прекрасного, не бандит, ничего, но в политике… — тут отец Павел замялся, словно подыскивая слово, которым охарактеризовал его священник Дмитрий Сахаров, — в политике какой-то… негоден я!»

— Неблагонадежный? — подсказал о. Павлу кто-то из слушавших его рассказ.

— Неблагонадежный! — подтвердил батюшка. Ставит о. Дмитрий точку на бумаге и подписывается: «Протоиерей Дм. Сахаров».

— Ладно. Прихожу к владыке, — продолжал свой рассказ отец Павел. — Подаю ему бумажку. Берет он и руки, читает. Потом меня спрашивает:

— Павлуша! А как у Вас с желудком, расстройства нету?

Я ему:

— Так нету пока, владыко.

— Так вот, Павлуша, когда Вас чего доброго припрет, этой-то бумагой воспользуйтесь.

— Владыко, благословите! — отвечаю. Преосвященный Исайя, управляющий Ярославской епархией, был рукоположен в архиерейский сан 28 ноября 1954 года, в возрасте 72-х лет. Он так же, как и Павел Груздев, прожил долгую многотрудную жизнь, прежде чем стал священником и принял монашество. В миру — Владимир Дмитриевич Ковалев, родился в Угличе, образование получил в Рыбинском речном училище, по окончании которого в 1903 году более сорока лет работал на речном транспорте. Конечно, ни в 20-е, ни в 30-е годы о принятии священства не могло быть и речи! Он стал диаконом после войны, когда ему было 64 года, и уже через восемь лет хиротонисан во епископа Угличского, коим и пребывал до дня своей смерти.

Воистину Божий промысел соединил в Воскресенском соборе этих двух людей — недавно рукоположенного епископа и бывшего арестанта Павла Груздева. Владыка Исайя, много повидавший на своем веку, с первого взгляда определил в немолодом уже «каторжнике» истинного служителя алтаря Божия, и потом, в течение нескольких лет, когда решалась судьба Груздева, архипастырским своим попечением помог ему преодолеть все препятствия на пути к священству.

О том, каким напряженным внутренним трудом отмечены годы после возвращения из ссылки, свидетельствуют некоторые сохранившиеся тетради о. Павла, в которых по ночам — днем-то работал — писал он акафисты и молитвы, собирая тысячелетнее молитвенное наследство Русской Православной Церкви. Это было своего рода подвижничество — допотопным железным перышком, буковка к буковке, славянским шрифтом переписывать в тетрадь старинные тексты. До сих пор в доме Груздевых на ул. Крупской лежат в коробочке исписанные перья — «вон их сколько, осталось-то после батюшки…»

Как водил он этими перышками по бумаге, держа их в заскорузлых рабочих руках — а руки у него были настоящего работяги, крепкие, пальцы толстые — кто-то даже сравнивал их с руками крота. В своей рабочей бригаде КППБ, или горкомхоза, Павел Груздев внешне мало чем отличался от других.

«А что вспоминать? — недоумевают его сослуживцы, когда расспрашиваешь их о Груздеве, прославленном уже ныне старце. — Как приписки вместе делали, начальству очки втирали?»

«Вот так благочестие!» — скажет иной читатель.

«Так ведь семьи у всех, кормиться надо, — объясняет землячка Павла Груздева, работавшая с ним в то время в одной бригаде. — На работе что сплутуем, так все вместе, бригада дружная. А работал Паша хорошо — не уйдет, пока всё не сделает. Чаще всего дороги мостили из камня, камушек к камушку подбирали».

Как-то раз, будучи уже в сане архимандрита, отец Павел слегка даже похвалился: — А те камни, которыми я дорогу мостил, до сих пор в Тутаеве не шелохнутся!

То есть вот как крепко сделано!

И дорогу к Богу мостил он так же прочно — камушек к камушку.

Вся предшествующая жизнь о. Павла — «по монастырям да по тюрьмам», как говорил батюшка — научила его новой мудрости во Христе. Эта мудрость именно нашего двадцатого века — поэтому в деяниях подвижников былых времен не встретишь ничего похожего. Отец Павел эту мудрость вынес на своей шкуре из лагерей — «одиннадцать лет по крохам собирал», как признался он однажды. Оттого и мог он завернуть ругательное словцо наравне со всеми рабочими из бригады, ничем не выделяясь из их среды. Такое вот странное и высокое смиренье. А поскольку вся советская «исправительно-трудовая» система была направлена на то, чтобы не дать простому человеку заработать, то приходилось приписки делать — разве мог о. Павел выступить в роли этакого «праведника», когда семьи у всех, детишек кормить-одевать надо?

О том, что еще до рукоположения своего в священный сан Павел Груздев обладал этим удивительным даром — какой-то высшей духовной деликатностью и тактом — свидетельствует следующий случай.

Как-то вечером после работы шел он берегом Волги к Казанскому храму на всенощную. Там откос высокий, заросший деревьями и кустарником. Миновал пристань и вдруг видит: на берегу в кустах пара любовью занимается. Она — из его бригады, а он — кладовщик. И они его увидели, смутились, вспугнул он их.