Последний суд

— Да. Два года назад. Мы начали разбирать вещи, старые письма и фотографии. Адвокат огласил завещание. Мои родители не были богатыми людьми, но всегда относились к Артуру как к родному сыну, хотя он и отдалился от нас. Они поделили между нами поровну то немногое, что у них было, и, мне кажется, Артур был тронут их поступком. Он приехал на похороны и помог мне привести в порядок дом. Мы с ним всегда хорошо ладили. Думаю, ближе меня у него никого не было.

— Так что насчет писем? — подтолкнула ее Флавия. Она сомневалась, что все эти сведения пригодятся, но история ее захватила. Ей было трудно представить себя на месте Артура Мюллера; она могла только догадываться, как сильно он должен был страдать от душевной боли и одиночества. Еще одна неучтенная жертва войны — нигде и никем не отмеченная. Артур Мюллер никогда не видел настоящей войны, но продолжал страдать спустя полвека после того, как прогремел последний выстрел.

— Как я уже говорила, мы нашли письма его родителей, — продолжила Хелен Маккензи. — Одно от матери и одно от отца. Артур увидел их впервые и посчитал величайшим предательством то, что их столько лет скрывали от него. Я пыталась объяснить ему, что родители хотели уберечь его от горьких воспоминаний, но он не принял моих объяснений. Возможно, в чем-то он был прав: лучше бы они совсем выбросили их, чем хранить в тайне от него. Артур уехал в тот же вечер. С тех пор я несколько раз звонила ему, и каждый раз он говорил, что занимается сбором информации об отце. Эта идея захватила его целиком, больше его ничто не интересовало.

— А куда делись письма?

— Письмо матери он увез с собой; знаете, он сжимал его в руках, когда впервые появился в нашем доме. Нам говорили, что он не выпускал его из рук в течение всего путешествия через Атлантику.

— И что было в письме?

— На мой взгляд, ничего особенного. Это было письмо Генриетты Гартунг к ее друзьям в Аргентине, куда поначалу отправили Артура. Она благодарила их за заботу о сыне и обещала забрать его, когда жизнь в Европе станет безопаснее. Она писала им, что Артур — послушный, добрый мальчик и очень похож на своего отца — сильного, мужественного героя. Еще она выражала надежду, что он вырастет таким же честным и прямым человеком, как его отец.

Миссис Маккензи умолкла и слабо улыбнулась.

— Наверное, поэтому он возвел Жюля Гартунга в герои, а мои родители решили спрятать письмо подальше. Слишком горько было сознавать, как жестоко заблуждалась его мать.

Флавия кивнула.

— А что писал отец?

— Письмо было написано на французском. Артур сел на пол и стал его читать. Чем-то оно сильно его взволновало и ужасно рассердило.

— И что же в нем было?

— Письмо датировалось концом сорок пятого года, значит, написал он его незадолго до того, как повесился. Мне, как человеку постороннему, не показалось, что оно высвечивает события как-то иначе. Однако Артур был склонен трактовать любые сведения в пользу отца. Он интерпретировал содержание письма так и этак до тех пор, пока оно не обрело тот смысл, который ему хотелось бы в нем видеть.

Лично меня письмо ужаснуло своей холодностью. Гартунг называл Артура просто «мальчиком». Он писал, что не чувствует себя ответственным за его воспитание, однако примет на себя заботу о нем, когда имеющаяся проблема будет улажена. Он не сомневался в том, что ему это удастся, если он получит в свое распоряжение некие бумаги, которые спрятал во Франции перед тем, как покинуть страну. Я полагаю, он надеялся откупиться от правосудия. В письме он жаловался, что некий человек во Франции обвинил его в измене родине. Еще он говорил, что высший суд оправдает его. Однако подобный оптимизм не помог ему избежать осуждения.

— Я вижу, вы хорошо запомнили содержание письма.

— Каждое слово буквально отпечаталось у меня в мозгу. Это был ужасный момент. Артур словно сошел с ума: он все читал и перечитывал письмо, распаляясь все больше и больше.

— Но почему?

— Я же говорю вам: он жил в мире своих детских фантазий. Просто, став взрослым, он научился скрывать их. В этом нет ничего удивительного. Гартунг был евреем. А теперь представьте, каково это: знать, что твой отец, сам еврей по национальности, выдал — а я боюсь, что это факт, — своих сородичей нацистам? Артур не желал верить в такую правду и выстроил другую версию. Письмо отца укрепило его в этом мнении.

Первое, за что он уцепился, — ссылка на Высший суд. Евреи не верят в подобные вещи, сказал он, тогда что имел в виду отец? Возможно, отец и принял религию в последние дни, но только не христианскую. Значит, ссылка на Высший суд означала нечто материальное. Затем он уцепился за спрятанные бумаги, упоминаемые в письме, которые должны были вызволить его из беды. Сам Гартунг так и не смог до них добраться, но, очевидно, не получил их и никто другой. Артур посчитал, что бумаги и Высший суд как-то связаны. Чистое сумасшествие, на мой взгляд.

— Возможно. Не уверена.