Последний свидетель

Мать ничего не выговаривала ему. Она все понимала. Шустров обустроил могилу, побыл еще несколько дней с матерью, помогая ей сжиться с потерей. Но сжиться с этим было невозможно, потому что сама жизнь оказалась разорванной смертью отца на две части: до и после. Соединить эти части было невозможно. Что-то изменилось навсегда.

Изменилась в первую очередь мать: она осунулась, помрачнела и истончилась, словно отец, уходя в иной мир, забрал с собой и часть ее. Изменились ее разговоры — ни о чем она не беседовала так охотно и долго, как о своей будущей смерти. Михаила это насторожило, тайком от матери он переговорил с врачом из районной поликлиники. Тот сказал, что имеет место общее нервное истощение и что было бы удивительно его отсутствие.

Мать Михаила выискивала и выспрашивала все последние известия о смертях своих знакомых и родных: кто от чего умер, какие были похороны, какую могилу устроили.

Когда Шустров приехал на годовщину смерти отца, то вся накопленная информация обрушилась на него, приведя его в состояние оторопи.

— У Никифоровой Прасковьи на похоронах сто пятьдесят человек было, — сообщала мать. — А уж какой памятник ей сыновья сделали! Любо-дорого поглядеть! Мраморный, два метра высотой!

— Откуда у них такие деньги? — мрачно поинтересовался Шустров.

— Достали для родительницы, — с укоризной в голосе сказала мать. — А вот я про себя думаю: хоть оградку бы мне сынок сделал... Может, и того не дождусь.

— Ты еще сто лет проживешь, — произнес Шустров, глядя в стол, разделявший их.

— Не загибай, не надо, — вздыхала мать и начинала сетовать на сына, который живет себе в Москве в свое удовольствие, кинув мать на произвол судьбы. А пенсия маленькая, едва на жизнь хватает, куда уж там на похороны скопить. А похороны-то нужно по-людски устроить: чтобы весь поселок был, чтобы помнили люди...

— А если сто пятьдесят человек не упьются на поминках, так и помнить не будут? — с сомнением спросил Михаил. — Ну и к черту таких соседей, которые только дармовую водку помнят.

— Тебе-то что, — продолжала сетовать мать. — Живешь сам по себе, про отца забыл, когда тот концы отдавал, и про меня забудешь...

— Ну так я же здесь. Я же не забыл. Просто работа у меня такая, что часто приезжать не могу. И денег на двухметровый памятник у меня нет.

— А зачем тогда такая работа? — язвительно проговорила мать, и Михаил замолчал, не желая продолжать этот бессмысленный спор.

Но и он не мог простить себе того, что случилось с отцом. Если бы он вовремя узнал, он бы приехал. Он бы постарался собрать деньги.

Однако все возможности остались в прошлом. В той половине жизни, которая называлась «до».

Он собирался уезжать в Москву, когда у матери случился приступ. В больнице молоденький врач долго и путано объяснял Михаилу сущность заболевания. Шустров запомнил лишь «поражена вся система» и «организм слишком изношен». Хуже всего было то, что болезнь усугубила у матери желание пенять Михаилу на отсутствие заботы. Через пару недель мать выписали из больницы домой — терапия оказала кое-какое действие. «Ждите следующего приступа», — сказал врач. Заплатив сиделке за первые три месяца, Шустров уехал в Москву.

Сидя в купе, он попытался подсчитать примерную стоимость похорон и поминок, в случае если это произойдет — не дай бог — в ближайшее время. Сумма получилась внушительная. Почти столько же стоили «Жигули», купленные в позапрошлом году. Да еще и сиделка... Михаил регулярно отправлял деньги переводом. И регулярно получал ответы, что ухудшения состояния не наступает. Улучшения тоже.

Следующий его приезд к матери начался со слов «Заявился наконец!», когда он переступил порог дома. Она много чего наговорила столь же обидного и несправедливого. Упоминала каких-то Козловых, у которых сын взял больную мать к себе в Астрахань и прописал в своей квартире. Какого-то Васюка, отправившего больного отца лечиться в Германию.

Михаил молча слушал, потом отдал сиделке деньги за полгода вперед и спросил, кто такой Васюк.

— Это директор лесокомбината, — пояснила женщина. — Хорошо живет, очень даже. Дача, что твой дворец. Дочка в Америке учится...

Шустров понимающе кивнул. Он только не мог понять, почему он, всю жизнь старавшийся жить с законом и людьми в ладу, нажил только однокомнатную квартиру и не накопил достаточно денег на похороны матери. А какой-то вор, от которых Михаил в последние годы по долгу службы защищал честных граждан, имеет все.

В Москву он уезжал мрачный как никогда. Увидев его потемневшее лицо, проводница в вагоне испуганно спросила:

— Вам плохо? Сердце?

— Нет, — ответил Михаил. Хотя боль действительно находилась в сердце. И не собиралась оттуда уходить.

Немудрено, что мать стала являться ему в снах. И он начал копить деньги на будущие материнские похороны. Жена попробовала было заикнуться, но Михаил пресек такие разговоры. Ценой пары истерик.