Последний свидетель

Грета ненавидела страх. Он тайно нашептывал порой, что ей никогда не выкарабкаться, как бы она ни старалась. Твердил, что она неизбежно кончит свои дни как начинала – в грязи, тесноте и унизительной бедности. Во всем она винила мать. За долгие дни, проведенные в больнице рядом с отцом, цепляющимся за нее, словно за соломинку, и отказывающимся умирать, Грета начала ненавидеть мать. Ей были противны ее трясущиеся руки, блекло-голубые запавшие глаза. Ее просто тошнило от одного вида ее безжизненных волос, бесформенной фигуры, но более всего было ненавистно ей покорство матери. Эта ее жалкая философия: «Все, что ни делается, все к лучшему».

Теперь она понимала, откуда в отце было столько злобы. И проблема его заключалась в том, что у него недостало ума правильно распорядиться этой злобой. Грета поклялась про себя, что с ней все будет по-другому, и повторяла эту клятву все то время, пока он держал ее за руку и молча смотрел ей в глаза, потому как говорить больше просто не мог.

Другие пациенты в палате говорить еще могли и часто хриплым шепотом окликали ее, просили подойти, но она делала вид, что не слышит, не замечает. И жалела только об одном: что отца нельзя поместить в отдельную палату, где он мог бы спокойно умереть.

Спокойно для нее, не для него, разумеется. Он никогда не испытывал чувства покоя или умиротворенности. Во всяком случае, пока был жив. Мать поговаривала, что не мешало бы пригласить священника, но ни она, ни отец, ни разу не побывали в церкви со дня венчания, а Грета об этом и слышать не желала. Нет отцу прощения за его грехи; как могла мать даже подумать о священнике? И ни в какой ад он после смерти не отправится, всю свою земную жизнь он и так прожил в аду. Уж кто-кто, а Джордж Грэхем изведал все «прелести» ада в большей степени, чем все люди, которых когда-либо знала Грета.

«Это уж точно, – размышляла она, разглядывая зал суда и отмечая про себя, как самодовольны и надменны все присутствующие здесь люди. – О, они вполне довольны своим жалким существованием, своими второсортными женами и мужьями. Даже старый судья в парике и мантии и тот выглядит просто смешно. Сидит на своем троне с величественным видом, и все называют его «ваша честь» и чуть ли не кланяются ему в пояс, а сам он в конце дня наверняка тащится домой, где его ждет надоевшая ворчливая жена и скверно приготовленный ужин».

Грета закрыла глаза. Она слышала монотонный голос Спарлинга, зачитывающего вопросы к свидетелям, но слова не доходили до ее сознания. Она снова была в больнице в тот день, когда умер отец. Как же отчетливо сохранилось все это в памяти, отпечаталось, точно на фотопленке. Как и у Томаса, тот день, когда погибла его мать. Казалось, она чувствует, как сжимают ее запястье тонкие пальцы отца. Они все крепче, все жестче сдавливают ее руку, куда только делась слабость, он снова силен, рука его снова способна причинить ей боль, как в детстве. А потом он вдруг широко открыл зеленые глаза, и ей показалось, что в них отражается сама Смерть, надвигающаяся на него стремительно и неумолимо, точно скоростной экспресс. Огромная, черная, тотальная и всепоглощающая, проносится она за секунду и увлекает за собой.

И, разумеется, мать Греты пропустила это событие. Сидела внизу в кафетерии за чашкой чая, а потом, вернувшись в палату, тут же пускает слезу, оплакивает человека, который избивал ее, с которым она была глубоко несчастна на протяжении всех двадцати восьми лет совместной жизни. Она и на похоронах тоже рыдала, и от дождя и слез неумело нанесенный макияж размылся, и темные полоски туши размазались по толстым щекам. Она выглядела столь ужасно, что другие скорбящие с явным усилием заставляли себя подойти к ней и выразить соболезнования. А Грета не плакала. Ни тогда, ни потом.

Смерть отца изменила все. Только теперь Грета поняла это. Смерть отца вселила в нее решимость круто изменить свою жизнь. Начать все сначала, уехать из Манчестера. Оборвать отношения с дружками и родственниками. Новую жизнь она должна начать в новом городе.

Ей удалось получить работу репортера в одной из газет Бирмингема и оплачивать таким образом обучение в колледже, чтоб затем получить другую, более выгодную и интересную работу. Она обладала редким даром, умела заставить людей почувствовать свою значимость. Возможно, все дело было в пристальном взгляде влажных светло-зеленых глаз, в низком голосе с зазывными и ободряющими нотками, но даже самые скрытные из ее собеседников не выдерживали и рассказывали ей во время интервью все, что она хотела знать, и даже больше. После они сами поражались тому, что наговорили, но, разумеется, было уже поздно.