Последний танец Марии Стюарт

«Я буду рада узнать имена и титулы шестерых джентльменов, готовых осуществить вышеупомянутый замысел, ибо в таком случае я смогу дать дальнейшие советы на ближайшее будущее, особенно о том, как скоро и каким образом вам следует выступить и кого еще можно ознакомить с вашими планами».

Он передал письмо своему помощнику Артуру Грегори, который умел мастерски вскрывать письма и снова запечатывать их так, что не оставалось никаких следов.

Фелиппес откинулся на спинку стула. Пора собрать заговорщиков: они послужили своей цели. Осталось лишь подождать ответа Бабингтона, но даже в этом не было необходимости – всего лишь завершающий штрих.

* * *

Уолсингем знал, что это будет трудно, но не знал, что настолько. Он почтительно представил королеве доказательства заговора. Он ожидал, что это расстроит ее – возможно, потому, что собственный успех странным образом расстроил его. Единственный раз в жизни ему хотелось ошибиться, когда он плохо думал о человеке. Но так никогда не получалось.

Тем не менее реакция королевы оказалась жесткой. Она молча читала и перечитывала письмо. Потом отложила его и принялась расхаживать по комнате.

– Дражайшая государыня, – сказал Уолсингем. – Даете ли вы разрешение арестовать ее?

– Нет! – отрезала Елизавета.

– Нам нужно получить доступ к ее документам, – настаивал Уолсингем. – Она хранит целые кипы бумаг в своих покоях в Чартли-Манор и тщательно бережет их. Теперь ради вашей безопасности необходимо, чтобы мы изъяли их и выяснили масштабы заговора.

Елизавета царапала шею, оставляя красные следы.

– Это письмо… – наконец сказала она и замолчала. Нежданная новость явно вывела ее из равновесия. Она выглядела так, словно получила пощечину; на ее лице отражалось потрясение и глубокое разочарование. – Это письмо… лучше бы ей никогда не писать его.

– Скоро она будет думать так же. Но что сказал Пилат? «То, что я написал, было написано»[24]. Все должно остаться так, как есть, а ее необходимо арестовать…

Елизавета залилась пронзительным смехом:

– Как можно арестовать заключенного?

– …и официально обвинить в преступлении, – закончил Уолсингем.

– Тогда она скажет: «Наконец-то через восемнадцать лет меня официально обвинили в чем-то!» Возможно, именно поэтому она и пошла на такое! Может быть…

– У нее нет никаких оправданий. Измена есть измена, а закон есть закон. «То, что я написал, было написано».

– Хорошо, сделайте это, – хрипло проговорила Елизавета.

После ухода Уолсингема она долго сидела неподвижно в надежде на то, что боль уляжется.

Боль была ошеломительной. Монарх должен знать, что смерть каждый день сопровождает его, и принимать ненависть, которая исходит от недовольного меньшинства.

«Но моя плоть и кровь, такая же женщина, как и я сама, к тому же помазанная королева, замышляет мое убийство?» Слова то и дело повторялись в ее памяти, гордо маршируя, словно рыцари на параде. Приставить к работе шестерых джентльменов… По завершении вышеупомянутого замысла… Она содрогнулась, словно ощутив прикосновение кинжала. Кем были эти придворные? Кто эти люди, которые находятся в ее присутствии вне всяких подозрений?

На тот случай, если она неверно истолкует «вышеупомянутый замысел», Уолсингем предоставил письмо, послужившее причиной для ответа, с более откровенной формулировкой: «…которые во имя ревностного служения католической вере и вашему величеству готовы привести в исполнение трагический приговор над нею».

«Спасибо, Уолсингем», – с горечью подумала Елизавета.

В то же время она была глубоко благодарна за то, что имеет такого умного и преданного слугу. Что могло бы случиться, если бы он работал на других?

«То, что у королевы Шотландии никогда не было верных и знающих слуг, – это мое благословение, – подумала она. – Те, кто был умен, оказались неверными, а кто сохранил верность, оказались некомпетентными».

Она страшилась того, что произойдет, того, что должно произойти.

* * *

Двенадцатого июля Гилберт Гиффорд отплыл в Европу, чтобы избежать любых дальнейших расспросов. Две недели спустя арестовали Балларда; узнав об этом, Бабингтон бежал из дома в лесную чащу Сент-Джонс-Вуд. Прячась в дневное время, он обрезал волосы, вымазал лицо маслом грецкого ореха и передвигался только по ночам. Он так и не получил драгоценного паспорта и расстался с надеждой покинуть Англию. В конце концов голод выгнал его из леса к дому другого заговорщика – Джерома Беллами.

Агенты Уолсингема уже ожидали его и арестовали прямо на месте. Молодого человека с расширенными от ужаса глазами, в темноте похожего на цыгана, уволокли прочь.