Последний теракт. Книга вторая

Платон и так понимал Михаила Олеговича достаточно хорошо, но не стал его переубеждать. Слишком многое на него свалилось за последние двадцать четыре часа, и похоже, это был еще не конец. Как назло та, кто хоть как то могла помочь поддержкой и советами, находилась сейчас далеко и проходила полную диагностику.

«Наверняка она решила, что я ее предал».

Подобные и многие другие мысли хаотично менялись в голове, перескакивая одна на другую. Платону казалось, что его мозг от постоянной усталости и тревог разбух уже до такой степени, что рисковал дать трещину, как кипяченое яйцо.

Если бы он мог хоть чем-то помочь Михаилу Олеговичу сейчас, дать хотя бы маленький совет, он бы, несомненно, это сделал. Но беда в том, что обнаружившаяся проблема напрочь выбила его из колеи, хотя она всего лишь добавилась к прежним, не менее серьезным проблемам. Видимо, это была последняя капля.

Макаров-старший тоже думал и молчал, но даже не догадывался о том, что творится сейчас у Платона в голове. Он заказал два крепких кофе, и, после того, как их принесли, нервно закурил и медленно стал потягивать свою порцию. Платон лишь кинул взгляд на кофе и снова уставился в неопределенную точку на стене.

Сколько прошло времени такого молчания, от которого даже мысли в голове, казалось, начали скрипеть, Платон затруднялся ответить, и что побудило его подать знак Михаилу Олеговичу подойти поближе, тоже понял не сразу. Внутри все так и сжалось в комок от стрессов, тревог, неуверенности и страха. Его нещадно обжигало то, что он на самом деле знал, сердце неслось со скоростью метеора, словно выходило на финишную линию его жизни, и даже время словно замедлило свои обороты так, что до момента, когда Макаров-старший подошел и наклонился к Платону, тот пережил еще одну жизнь.

– Мне кажется, я знаю, что происходит, – не своим голосом, стараясь, чтобы даже муха его не услышала, сказал Платон.

И рассказал Михаилу Олеговичу все то, что вот уже сутки успешно разрушало его жизнь. Разумеется, про Настю не было сказано не слова – вряд ли здоровый человек поверил бы в подобное – да этого и не требовалось. Еле успевая переводить дух, Платон старался как можно больше систематизировать последовательность адской информации. Сразу после первых слов, после которых Михаил Олегович напрягся как пружина, Платон устремил свой взгляд ему в глаза, и до последнего предложения уже их не отрывал, словно глаза общались друг с другом автономно, не обращая внимания на словесные колебания воздуха.

После того, как Платон закончил, оба вспотели до такой степени, что можно было смело принимать душ. Михаил Олегович осторожно распрямился, отчего хрустнула спина, ведь до этого он боялся даже пошевелиться, и вернулся к своему столу, раскурив еще одну сигарету.

Платон еще толком не обдумал, зачем поделился столь опасным грузом своей души, но, безусловно, уже успел почувствовать некое облегчение. Опасаться за то, что Макаров-старший неверно распорядиться такой информацией, Платон и не думал. Он достаточно доверял этому человеку и по-своему любил. Но, тем не менее, сердце продолжало бить тревогу, и противоречивые мысли вновь перешли в наступление.

«Что я наделал? Зачем втянул старика во все это?»

И словно в подтверждение его мыслей, Михаил Олегович еле слышно простонал:

– Боже, за что мне все это.

Вот уже несколько минут он сидел, закрывши лицо руками, а когда их отнял, то, казалось, постарел еще на несколько лет. В глазах стояли едва заметные слезы.

– Михаил Олегович, – кинулся к нему Платон, мысленно желая себе сгореть заживо сию же минуту, – дорогой вы мой! Простите меня ради Бога! – и принялся сжимать старика в своих объятьях. Мало кто, увидев эту сцену, выдержал и не разрыдался бы как дитя.

– О чем ты говоришь? За что просишь прощения? – говорил Макаров-старший, машинально поглаживая Платона по голове. – Я уже старик, и свое отжил, но ты – другое дело! За что тебе это, мой дорогой мальчик? За что это всем нам?

Платон не нашелся что ответить. Казалось, он вообще потерял дар речи от горя.

– Горе! Горе тем, кто живет в эпоху великих перемен, особенно если те обещают быть столь бесчеловечными! – продолжал Михаил Олегович. – Я-то переживу, наверное, все, но вот мои дети… мои милые мальчики, младшему из которых недавно исполнилось пять, – он хотел было душевно всплакнуть, но вдруг переменился в лице и стал тверже камня, хотя и мрачнее тучи. Бог знает, чего стоила ему эта перемена. – Платон, мой мальчик, посмотри на меня внимательно. Ты стал обладателем столь взрывоопасной информации, что и представить нельзя. Теперь этот кошмар известен и мне. Чтобы не случилось, чего бы нам это не стоило, но мы должны костьми теперь лечь, вспахать ногтями бетонные плиты, разгрызть зубами глотки врагов человечества, но хоть что-то изменить!

Столько праведной уверенности было в его голосе, что Платон ни на секунду не сомневался, что Макаров-старший готов приступить к выполнению своего страшного обета прямо сейчас. По-прежнему неспособный произнести хоть слово из-за стоявшего в горле огромного кома, он примирительно кивнул.