Последний тигр. Обитель Святого Ястина

— Господари, вы если мышей кормить своими околевшими мощами не планируете, то слезайте ка лучше, — сказал старик. Видел он похоже плохо, потому щурился, а когда это не помогло, вытащил какое-то приспособление из кармана и надел на нос. Два кусочка прозрачного стекла держались на одном тонком, изогнутом прутике.

Это была гласса — пятая из восьми апостольских реликвий! Святой предмет!

От неожиданности Кастор начал молиться.

Сыщик тоже понял, что видит и осенил себя звездой.

— Слезайте, кому говорю, — рассердился старик. — Пока эти уникумы не сообразили куда вы делись, а то лифт перекроют, и куда мне тогда вас девать? Вы же это, за магом пришли, да? Ждал я вас, давайте, скорее! Идёмте за мной!

Сыщик и Кастор переглянулись, но выхода у них не было. Мистат помог Кастору спуститься и они, поддерживая друг друга, вышли вслед за стариком из хранилища.

Старик запер дверь на ключ, посмотрел на них и представился.

— Брат Либер я, из Гиде, — сказал он.

Кастор сразу вспомнил, где он уже слышал это имя раньше и брови его полезли на лоб.

Либером его звали не всегда, прежде он был Радмом из Лидии, а до него Красием из Патера. Каждый раз меняя город, он менял и имя. К сорока годам он почти забыл, что при рождении его нарекли Гус и родился он в Бруже. Братом он никогда не был, сколько бы ряс не примерял, ни одна не прижилась, а все потому что в Создателя он не верил. Не верил в него, ни как в величайшую силу, ни как в сверхъестественное существо. Мать Гуса была благородных кровей, но родилась девятой по счёту дочерью мелкого графа и прав не имела, в восемнадцать лет отец выдал её, а точнее продал, как скотину, торговцу шерстью из Глендара. Гус рано научился читать и писать, ходил в церковную школу и именно там понял, что не верит святым книгам, за что был часто бит, а на пятый год и вовсе изгнан прочь. Из уважения к его отцу монахи не стали вешать на него ярмо и не обвинили в ереси, но из Глендара ему было сказано уехать и не возвращаться. С тех пор он странствовал, выдумывая себе все новые и новые имена и профессии. И чем больше знаний он накапливал о мире, тем сильнее не верил и одновременно верил, но совсем в другое.

Именно знания привели его в Бургань.

В одном из древних курганов на Песчаных островах была найдена глубокая камера, как потом учёные решили — могила, только саркофага в ней уже не было. Охотники за реликвиями разграбили её прежде, чем спохватились белые. И случилось так, что ему, уже пять лет как Либеру из Гидэ, на тот момент часовых дел мастеру, принесли странную шкатулку на ремонт, внутри которой был спрятан интересный механизм. Он заводился и играла музыка. Починить же нужно было фигурку, что крепилась сверху. Либер сразу понял, что это реликвия, потому что внутри всё было настолько маленькое, что глазом и не рассмотреть. Так он и познакомился с дарьей Сошкой, владелицей шкатулки, в высоких кругах более известной, как графиня Донья Камара, именно она открыла ему двери в мир апостольских тайн, древних реликвий и технологий, в которые было невозможно поверить, даже если ты видел их своими глазами. Глаза у Либера к тому моменту были уже совсем плохи, мир растекался, как клякса на бумаге, и без чудодейственных глассов, которые подарила ему Донья, вдаль он почти не видел. Вписавшись простым конюхом в свиту графини, Либер прибыл вместе с Сошкой в столицу. Возведённый первыми апостолами, город между трёх холмов, был назван тремя отцами и пятью матерями Палмаат — Длань и ни разу с тех пор названия не менял.

В столице, из часовых дел мастера, Либер превратился в маленькую шестеренку огромного механизма, которая работала как часы. Цель была проста — находить реликвии и изымать их. К счастью для тайного аукционного Дома Черных Рукавов, ни одна из найденных древних реликвий не несла в себе магию. Это были странные, местами пугающие механизмы, не более. Церковь осуждала и на публике гремела праведным гневом, в тайне же сама охотилась за древними реликвиями, создавая конкурентный рынок сбыта. И вот однажды в руки Либеру попал свиток. Ему тогда было уже почти пятьдесят, он все чаще надевал рясу и назывался братом, и хотя вера так и не пришла к нему, но он много думал о жизни и её конце, много писал, желая оставить после себя хоть что-то и продолжал впитывать знания. Свиток был написан как завет для потомков, об опасности тьмы, что всегда среди нас. Больше всего это напоминало исповедь. Человек, чья речь кипела и бурлила на бумаге, явно пребывал в агонии и жаждал искупления. Осознавая невозможность исправить содеянное, перед смертью он пытался предостеречь от повторения своих ошибок тех, кто пойдёт по его стопам. Автором свитка был каменотёс, которого история запомнила как Святого Ястина.

Речь старика оборвалась, как нить, соединяющая прошлое и будущее.

Они стояли в темноте влажного подземелья, куда он их привёл.