Последний царь

Впоследствии, обсуждая деятельность начальника его штаба Алексеева, который странно не спешил знакомить царя с паническими сведениями из столицы, – заподозрят участие Алексеева в заговоре. Странная фигура – этот начальник штаба… Он из простых, всего достиг сам, при Николае являлся фактически Верховным. Был врагом Распутина, запретил приезжать ему в Ставку, но Николай не отдал его ярости Аликс. По складу характера они были похожи – замкнутый, немногословный начальник штаба и царь. И они любили друг друга. И понимали. Вот почему Алексеев не спешил с тревожными телеграммами: он разгадал его Игру и молчаливо поддержал…

Но довести принятое решение до конца Николаю не удалось… Он ожидал, что Дума контролирует положение, что переворот, о котором все твердили, подготовлен… Но вскоре он узнал – чернь вышла на улицу. По телеграммам он с ужасом понял: думские говоруны не контролируют положения. Вот тогда он испугался за Аликс, за детей. Беспорядки из города могли переброситься в любимое Царское. Николаю пришлось начать действовать.

27 февраля, в понедельник, он записал в дневнике:

«В Петрограде начались беспорядки несколько дней тому назад. К прискорбию, в них начали принимать участие войска. Отвратительное чувство – быть так далеко и получать отрывочные нехорошие известия! Был недолго у доклада. Днем сделал прогулку по шоссе на Оршу. После обеда решил ехать в Царское Село поскорее и в час перебрался в поезд».

Он: «Телеграмма. Выезжаю в 2.30. Конная гвардия получила приказание немедленно выступить из Новгорода в Петроград. Бог даст, беспорядки в войсках будут скоро прекращены».

Из дневника: «27 февраля, вторник. Лег спать в три с четвертью, так как долго говорил с Н. И. Ивановым, которого посылаю в Петроград с войсками водворять порядок. Спал до десяти часов. Ушли из Могилева в 5 утра. Погода была морозная, солнечная. Днем проехали Вязьму, Ржев, а Лихославль в 9 часов».

Но доехать до любимого Царского ему не удалось.

«Дворец тонул среди моря революции»

Вера Леонидовна:

«Маскарад» – страшная пьеса… В день объявления войны в 1941 году в Москве была премьера «Маскарада»… И премьера «Маскарада» была и тогда, в конце февраля 1917 года, в дни гибели империи…

Фонари уже не горели, только со стороны Адмиралтейства, вдоль Невского, бил прожектор, и в мертвом свете мы шли к театру. На улицах стреляли. Было столько слухов об этом спектакле… В Александринском театре собрался весь театральный Петроград. И действительно, было фантастическое зрелище… На сцене – роскошь неправдоподобная, которую никто никогда в театре не видел. Гигантские зеркала, золоченые двери – сцена представляла дворцовую залу. Апофеоз роскоши, гимн дворцу… Мы тогда не понимали, что это была декорация мира, который там, на февральской улице, тонул, уходил в небытие…

В Таврическом дворце Дума заседала непрерывно… охрипшие ораторы. Мой знакомый рассказывал, как в Думу явился сам Протопопов сдаваться… В Думе Протопопов всем доказывал, что нарочно дурно управлял страной, чтобы ускорить падение ненавистного режима. «Ненавистный режим» – так теперь все его называли… Протопопов был фигляр и, по-моему, сумасшедший. Революция так легко победила… Какие были надежды. В первые месяцы про Романовых как-то даже забыли. Я очень удивилась, когда в Незлобинском театре взялись играть пьесу К. Р. «Царь Иудейский». Эту пьесу ставили когда-то в Эрмитажном театре. Теперь Незлобин за гроши скупил всю постановку. И показал публике то, что «при проклятом режиме» смотрела Семья… Кстати, я играла там христианку Анну… Помню, на все спектакли приходили трое молодых людей. Это были сыновья К. Р. Статистами в спектакле были люди с великолепной выправкой. Это все были бывшие офицеры, бежавшие из Царского. Теперь они сменили блестящие мундиры на костюмы театральных рабов первого века новой эры… Кстати, в дни февраля мой друг с трудом приехал из Царского… Он сказал: «Гибель «Атлантиды», дворец тонул среди моря революции».

28 февраля, в последний день зимы, в Царском Селе восстал гарнизон: 40 тысяч солдат.

Во дворец позвонил Родзянко, теперь это был уже не «надоедливый толстяк Родзянко», но председатель Государственной думы, то есть единственная власть в восставшей столице. Единственный, кто мог их тогда защитить.

Родзянко говорил с Бенкендорфом, просил передать Аликс: она должна как можно скорее покинуть Александровский дворец.

– Но больные дети… – сказал Бенкендорф.

– Когда дом горит – и больных детей выносят, – ответил Родзянко (в его голосе было: если бы вы меня раньше послушали!).

– Никуда я не поеду! Пусть делают что хотят, – ответила Бенкендорфу императрица.

В это время вокзал в Царском уже был занят восставшими. Поезда не ходили. И тогда она направляет в Петроград двух казаков конвоя. Шубы прячут форму, которой они так недавно гордились.

Казаки возвращаются с известием – город окончательно в руках восставших. Центр запружен народом, и везде – флаги, флаги. Город покрыт кровавым кумачом. Тюрьмы открыты, громят участки, ловят полицейских.