Последний ученик да Винчи

Немецкий композитор Йозеф Гайдн перед тем, как приступить к сочинению музыки, надевал свой лучший камзол, пудреный парик и только тогда приближался к инструменту. Он считал, что музыка требует к себе не меньшего уважения, чем царственные особы.

Реставратор Дмитрий Алексеевич Старыгин не меньше уважал свою работу. Тем более что сегодня ему предстояло прикоснуться к одному из величайших шедевров в истории живописи. Если бы на то была его воля, он надел бы свой лучший костюм. Однако работа реставратора, как и живописца, очень грязная, поэтому он снял пиджак и надел серый халат, перемазанный красками и растворителями, опустил на окнах лаборатории плотные светонепроницаемые шторы и благоговейно взял в руки драгоценный холст.

Всякий настоящий мастер своего дела больше, чем современным инструментам и приборам, доверяет своим рукам и глазам. Это касается и врачей, и реставраторов, и экспертов в других областях. Рассказывают про знаменитого хирурга, которому было уже больше восьмидесяти лет, он почти совершенно утратил зрение, но каждый день его привозили в больницу, и он своими гениальными руками прощупывал самых сложных больных и ставил диагноз точнее любого прибора.

Как всякий настоящий мастер, Дмитрий Алексеевич Старыгин тоже доверял собственным рукам и глазам. Он включил яркую лампу, перевернул картину кверху изнанкой и наклонился над ней. Долго и внимательно он рассматривал структуру ткани и прикасался пальцами к ее волокнам. Сомнений не осталось: это был подлинный холст. Точнее, холст, вполне соответствующий по возрасту и характеру плетения холсту подлинника. Только после этого реставратор перевернул картину и оглядел ее лицевую сторону. На этот раз увиденное не так потрясло его, как при первой встрече. Хотя взгляд маленького монстра по-прежнему вызывал легкий озноб…

Кто же рассказал той журналистке про монстра на картине? Ведь она употребила именно это слово – монстр…

Вспомнив о журналистке, он снова почувствовал легкий укол совести. Все-таки он обошелся с ней отвратительно… а девушка хорошая, не чета большинству своих коллег. Надо же – внучка Арсения Магницкого…

Посторонние мысли не мешали рукам и глазам реставратора делать привычную работу. Он тщательно, сантиметр за сантиметром обследовал красочный слой, характер мазка… они были одинаковыми по всей поверхности картины. То есть, по крайней мере, на данном этапе исследования можно было сделать вывод, что чудовище написано тогда же и тем же мастером, что и сама Мадонна. Впрочем, вывод этот предварительный, впереди еще предстоит долгая и кропотливая работа, исследование химического состава красок, лака и холста, обследование картины современными приборами…

Старыгин включил ультрафиолетовую лампу и взглянул на картину при ее свете.

И удивленно отстранился.

Это еще что такое?

В правой верхней части картины крупно, отчетливо написано число, состоящее из четырех семерок.

Цифры выведены на холсте специальными невидимыми чернилами, поэтому они стали видны только при ультрафиолетовом свете.

Четыре семерки… что-то такое говорила про четыре семерки эта журналистка, Маша Магницкая…

Реставратор наморщил лоб, припоминая.

Кажется, ее дед, знаменитый археолог Магницкий, упомянул четыре семерки, когда дарил ей пентагондодекаэдр. Надо же, такую уникальную, единственную в своем роде вещь он подарил маленькой девочке, которая просто не могла оценить такой подарок! И почему именно ей?

Старыгин еще раз посмотрел на четырехзначное число и вдруг решился. Он достал из кармана визитку журналистки и набрал номер ее мобильного телефона.

– Это Старыгин, – проговорил он голосом, невежливым от неловкости. – Я хотел бы кое-что вам показать. Приезжайте в Эрмитаж. Прямо сейчас. Или вы не можете?

Он вспомнил, что у нее что-то стряслось, какое-то несчастье, и чувство неловкости еще больше усугубилось.

Девушка помолчала несколько секунд, но потом решительно проговорила:

– Да, я приеду. Примерно через полчаса.