Последний вечер в Лондоне

В этот момент он появился, прикрывая руками у груди что-то белое. Нырнув к ней под арку, он выставил предмет перед собой, и она узнала квадратную форму сумочки, завернутую в белый льняной носовой платок.

Она вздохнула с облегчением.

– Благодарю вас, сэр. Могу я вас?..

Она остановилась, чувствуя себя глупо. Она видела качественный пошив его пальто, дорогую обувь. Ему не нужен был шиллинг от нее.

Его губы изогнулись, словно он хотел улыбнуться.

– Для меня честь помочь прекрасной леди, оказавшейся в беде. Но если вы желаете отплатить мне, могу я попросить вас кое о чем?

Опасаясь того, что он может предложить, Этель лишь кивнула.

– Я разыскиваю Приходскую церковь Сейнт-Мэрилебон – старую, а не то огромное здание на Мэрилебон-Роуд. По-моему, оно когда-то использовалось в качестве церковного прихода, после того как было освящено новое здание.

– Так вы священник? – Слова сорвались с ее губ, прежде чем она смогла сдержать их или, по крайней мере, проверить их на предмет грубости. Она крепко сжала губы пальцами, будто наказывая их. Словно и не было всех этих часов, потраченных на просмотр кинофильмов и прослушивание Би-би-си.

Глаза мужчины блеснули, когда он улыбнулся. Его зубы выглядели ослепительно-белыми на загорелом лице.

– Нет, если честно, не священник, хотя не сомневаюсь, что моя мать пожелала бы для своего сына такой род деятельности взамен выбранного мной. Увы, я всего-навсего восхищаюсь архитектурой старых церквей. А поскольку мне выпала возможность оказаться в этом уголке Лондона, я решил, что мог бы ознакомиться с ней.

Этель покраснела; она обнаружила, что не может смотреть на него. Конечно же, он не был священнослужителем. Она могла бы это понять, стоило лишь увидеть его туфли.

– Вам сюда, – торопливо проговорила она, отведя взгляд и указывая нужное направление. – Как увидите заднюю сторону новой церкви, значит, вы пришли.

Спрятав сумочку под пальто, она вышла под дождь и побежала, не обращая внимания на сырость и желая одного – оставить в прошлом этого мужчину и свое унижение. Сбежать от уверенности, что ее мать была права, говоря, что Этель не сможет достичь большего, чем ей уготовано жизнью, для которой она была рождена.

– Я даже не знаю вашего имени, чтобы отблагодарить вас должным образом, – воскликнул он за ее спиной.

Этель заколебалась, а затем остановилась. Он хотел узнать ее имя. Конечно же, она не могла ему назвать его. Уж точно не имя, достойное какой-нибудь деревенской прачки. Она его никогда больше не увидит, но ей хотелось, чтобы у него в памяти остался кто-то с именем, уместным в тех кругах, в которых он, несомненно, вращается.

Она обернулась.

– Ева.

– Ева, – проговорил он, и это единственное слово в его устах звучало прекрасно. – Где я смогу увидеть вас, Ева?

Он шагнул к ней.

Она сделала вид, что не услышала его, и побежала, не останавливаясь до тех пор, пока не ворвалась в квартиру, заливая водой паркетный пол, которым так гордилась их домовладелица. Она бросила взгляд в угол: Прешес спала, повернувшись на бок спиной к двери. Только тогда она поняла, что платок мужчины до сих пор оборачивал сумочку. Отогнув уголок, она увидела вышитые темно-синими нитками инициалы «ГНС».

– Этель? Это ты? – пробормотала, не поворачиваясь, Прешес.

– Нет.

Она прикусила губу, чувствуя себя одновременно глупо и взволнованно.

– Это я… но теперь я хочу зваться Евой. Это звучит более благородно, чем Этель, как считаешь?

Сев на кровати, Прешес улыбнулась, ее глаза засияли.

– Да. Я в голове представляю себе совершенно другого человека, когда слышу «Ева». Как голливудская звезда. «Ева» может быть твоим псевдонимом, как «Прешес» у меня. У нас с тобой появится еще что-то общее. Разве что Ева – более особенное имя, ведь ты дала его себе сама.

– Ты так думаешь?

Прешес воодушевленно кивнула.

– Конечно. Ты перевоплощаешься, и поэтому вполне можешь взять себе новое имя. – Она высморкалась в салфетку, ее глаза тут же посерьезнели. – А твои родители не против? Это же они назвали тебя Этель.

Этель мало рассказывала подруге о своем прошлом – лишь то, что она жила на севере Англии с матерью, которая содержала их обеих, обстирывая богатые дома и работая швеей у состоятельных людей. Она сказала Прешес по секрету, что посылает матери деньги с каждой зарплаты, но так и не призналась, что не вкладывает туда письма, потому что ее мать не может ни читать, ни писать.

А еще она не упоминала о своем отце или его огромных кулачищах, или о том, как его отправили в тюрьму за то, что он чуть не до смерти избил человека в пьяной драке в баре, когда этот человек обвинил его в шулерстве. Она никогда не рассказывала Прешес о разбитом лице или сломанных пальцах своей матери, или о том, как они переезжали несколько раз просто на случай, если ее отец когда-нибудь выберется из тюрьмы и решится их разыскать.