Последний верблюд умер в полдень

Мы остались одни — если не считать дюжины неуклюжих солдат вокруг и Аменит, вышедшей вслед за Реджи из моей комнаты и уставившейся на ряд винных кувшинов.

Я подбежала к ней и обняла её.

— Бедная девочка! Как хорошо ты скрываешь тревогу за своего любимого! Но разве мы ничего не можем сделать, чтобы помочь ему?

Гибко, как змея, она выскользнула из моих рук. Её гнев и разочарование — которые я почувствовала в трепетном напряжении тела — были так велики, что она не могла выносить мои прикосновения.

— Что сделать? Позволить ему выйти на свободу…

Придя в себя, она умолкла. Я посчитала более разумным притвориться, что неправильно поняла смысл её слов.

— Я мать, — сказала я на её родном языке. — Могу ли я видеть, как у меня отнимают ребёнка? Твой любимый — мужчина, сильный и смелый. И ты поспешишь к нему и найдёшь наилучший способ ему помочь.

Боже мой, девушка явно соображала еле-еле! Я помешала ей выдать себя и практически на пальцах разъяснила, каким должен быть её следующий шаг, но, похоже, случившееся вообще парализовало её мыслительные способности.

— Да, — сказала она наконец. — Я должна спешить к нему и узнать… Оставайтесь здесь. Не пытайтесь бежать. Ничего не делайте, пока я не принесу вам слово.

И выскользнула из комнаты. Я подождала немного, а затем заглянула за винные кувшины.

— Можешь выйти, Рамзес. С твоей стороны было крайне умно спрятаться; если бы они смогли схватить тебя, то не удовлетворились бы Реджи в качестве заменителя.

— С твоей стороны, мама, было крайне умно отвлечь Аменит, — возникнув перед глазами, прокомментировал Рамзес. — Когда она сказала, что будет советоваться с «ним», то явно ведь не имела в виду мистера Фортрайта?

— Что, чёрт возьми, мне делать с трубкой? — вопрошал Эмерсон, роясь в моих заметках и бумагах. — Неужели человек не заслужил возможность спокойно покурить… Ах, вот она. А вот, моя дорогая Пибоди, твой маленький нож. Благодарен за то, что ты его как следует наточила. Тарека связали не верёвками, а ремнями из сыромятной кожи.

— Я бы подарила тебе дюжину трубок и мешок табака, мой дорогой Эмерсон, — ответила я. — Они не сильно избили тебя?

— Всего несколько синяков. — Эмерсон начал набивать трубку. — Я был уверен, что мы ничем особенно не рискуем; эти многобожники действительно приносят жертвы, подвергая их длительным пыткам, и относятся к этому очень серьёзно. Единственный действительно страшный момент — когда Настасен пригрозил бросить нас в свою темницу.

— Это была идея Песакера, я думаю, — сказала я.

— То же самое. У молодого свинтуса безмозглая голова; Песакер считает его идеальным инструментом, и, несомненно, потому и поддерживает Настасена, а не Тарека. Теперь, когда у нас появилась отсрочка до момента церемонии, и Тарек свободен, следует что-нибудь придумать, если мы хотим избежать подземелий Настасена.

— Мы обязаны избавлением Муртеку, — продолжила я, вынимая финик из миски на столе. — На чьей же он всё-таки стороне?

— На своей собственной, мне кажется, — цинично ответил Эмерсон. — Политики всегда одинаковы, находятся они в залах парламента или во тьме Африки, а он — умный человек. Предполагаю, что его симпатии принадлежат нам и Тареку — торжество Настасена означает торжество Амона и его Верховного жреца над Осирисом и Муртеком — но он слишком бережёт от огня свою сморщенную шкуру до того, как победа станет неоспоримой.

Я изящно выплюнула финиковую косточку в руку и потянулась за другим.

— Я умираю с голоду. Все эти физические усилия, полуденная еда задерживается… Куда подевались слуги?

— Спрятались, как здравомыслящие люди. — Эмерсон склонил голову, прислушиваясь. Из дальних уголков дома доносились далёкие отголоски — глухие стуки, грохот и возгласы (я была уверена) богохульного характера. Эмерсон усмехнулся. — Солдаты Настасена напоминают мне пиратов господ Гилберта и Салливана[162]:

«С ловкостью кота — бах! —
Так, что нас услышать невозможно,
В жуткой тишине — бум! —
Мы добычу ищем осторожно…»

Улыбаясь, я присоединила и свой голос. Всегда говорю: нет ничего лучше песни, чтобы воспрянуть духом.

«И вокруг ни звука…»

Мы грохнули кулаками по столу, сведя их вместе, и Рамзес, заразившись всеобщим подъёмом, завопил что было мочи: «Бабах!!!»

Мы завершили арию с блеском, а затем разразились хором, в котором писклявый голос Рамзеса обеспечивал необходимую дисгармонию:

«Вперёд, друзья! Мы бороздим моря…» — и так далее, до самого конца.

Эмерсон вытер лоб и расхохотался.

— Каждый человек считает себя критиком, а, Пибоди? Но ведь не могли же мы спеть так плохо? — И указал на дверь, где стояли, уставившись на нас, два солдата с копьями наизготовку.

— Западная музыка непривычна для них, — ответила я. — Возможно, они приняли её за призыв к сражению. Мы довольно сильно шумели.

Бросая робкие взгляды, мужчины опустили копья.

— Я малость проголодался, — сказал Эмерсон. — Давай посмотрим, сможем ли мы вернуть слуг. — Он резко хлопнул в ладоши.