Последний вервольф

Волчий близнец рычал, что не хочет больше ни минуты находиться в этом крохотном замкнутом пространстве. Я усилием воли прогнал его и сел за стол. Нажал указанную клавишу. На экране запустилось слайд-шоу. Вот я выхожу из зала международных прибытий в Токио, на табло светится дата — 07.02.06. Вот я покидаю «Алгонкин». Вот я на пляже в Галвестоне. Выхожу из дома Харли в Эрл-Корте. Прогуливаюсь по Рю де Ривлуа. Сижу в кафе «Кэро». Все снимки были сделаны в последние три года. На последней фотографии я в женской одежде входил в отель «Лейланд».

— Я должен быть удивлен? — спросил я.

— Вовсе нет. Я лишь хотела, чтобы ты убедился в моей преданности.

— Что ж, теперь у тебя есть еще и запись с превращением. Достаточно, чтобы смешать меня с грязью. Или уничтожить. Мои поздравления. Хотя, боюсь, публика примет это за утку.

— Не оскорбляй меня, пожалуйста. Ты же знаешь, все совсем не так.

— Да? А как?

— Я тебе нравлюсь?

В комнате не было пепельницы, поэтому я допил «Танкерей» и расплющил сигарету о днище стакана.

— Неуместный вопрос. Да, ты мне нравишься. И что? Мы собираемся открыть дом моды?

— Я хочу, чтобы ты оставался в живых.

— Что?

— Я хочу, чтобы ты оставался в живых. Я предлагаю тебе постоянную защиту. Серьезную защиту, — добавила она, видя недоверие на моем лице. — Не такую, к какой ты привык. Если ты меня хочешь, можешь взять — или я найду для тебя девочек, мальчиков, кого угодно. Но так или иначе ты должен оставаться в живых.

— Большое спасибо. Кажется, мне пора.

— Просто выслушай.

— Нам не о чем говорить.

— Ты должен дать мне шанс…

— Не говори глупостей.

Повисла пауза. Жаклин совсем по-девчачьи склонила голову, разглядывая ноготь. Вы смотрите шоу «Я обиделась».

Я вспомнил маленькие упругие груди и приглашающе выбритый бугорок внизу живота. Член моментально напрягся. Ну конечно. Еще один привет от недавнего Проклятия. Опять-таки: плоть ничего не могла поделать. Смех, желание, скука и изнеможение вновь объединились в квартет, приведя меня в уникальное состояние беспомощности. Руки, сложенные на коленях, ощущались двумя тяжелыми клешнями. Просто подожди — так ведь просил Харли?

Что бы ни творилось в мозгах у Жаклин Делон, а с сексуальным инстинктом у нее все было в порядке. Она сделала два шага навстречу: протяни руку — и коснешься. В подобных ситуациях решающим оказывается знание, когда нужно заткнуться. В полной тишине она поставила одну ногу мне на колено, но не спешила садиться. Мою левую клешню почти физически обдало жаром из-под платья. И рука, ожив, медленно начала двигаться к его источнику (всегда начинает, так или иначе, хотя Бога нет, планета умирает, человечество иронизирует над собственной бесчувственностью, а еще это было больно и долго) и, пройдя все зоны нарастающего жара, наконец коснулась кружев, которые едва прикрывали ее нежную, лукавую, возбужденную киску.

25

Она обладала потрясающим постельным репертуаром, полной галереей сексуальных ипостасей, для флирта с некоторыми из которых требовалась изрядная доля кокаина. Но только когда я лег сверху, и она взглянула на меня мертвенными глазами, — только тогда мы почувствовали, что наш договор о перемирии подписан. Не до конца отпустившее меня Проклятие и нежность, которую я испытывал к Жаклин, объединились, грозя разрядиться не то слезами, не то истерическим хохотом. Даже когда я вошел (наградой мне стала вскинутая бровь и полуулыбка с выражением зловещего матриархального триумфа), к наслаждению примешался горьковатый привкус грусти, несмелая мысль обо всех ранах старого мира, о том, что могло бы сбыться, но не сбылось, и о моем собственном списке потерь. Следом пришло чувство, что я низкопробный обманщик: приступ сентиментальности миновал, и теперь меня так же тошнило от этой вонючей планетки, как и от собственной изношенной шкуры.

Однажды вбитые в голову понятия о вежливости неистребимы. Так что выйдя из нее я занялся оральным сексом, не теша себя даже слабой иллюзией, что ей до этого есть дело. Впрочем, она запустила пальцы мне в волосы, подставляя лобок моим губам, а кончив, издала стон неподдельного наслаждения.

— Наверное, стоит приказать, чтобы принесли какой-нибудь еды, — сказала она. — Да-да, я знаю, что ты ничего не хочешь.

Мы лежали в хозяйской спальне на верхнем этаже ее залитого солнцем дома. Огромный пол был покрыт пушистым прямоугольным ковром, от которого пахло «Шанелью». Одна из стен целиком представляла огромное окно. Комната была отделана, как говорится, с претензией: пластины из слоновой кости; кожаный шезлонг; красная хрустальная люстра; оригинал Миро.

Был только ранний вечер, но мне казалось, что после путешествия на «Гекате» прошли годы. Я держал отрезанную голову Харли меньше чем сорок восемь часов назад. В этом вся моя жизнь: слишком много переживаний пытаются втиснуться в слишком малое время. Два века? А кажется, два тысячелетия.

— Знаешь? — переспросил я.