Последний воин. Книга надежды

Судя по письму, житьё это было презабавное, да и сам Спирин был необычным человеком, с отзывчивой, бескорыстной душой. Он много бед перенёс из-за своего голубиного характера. Его только ленивый не обманывал и только застенчивый над ним не потешался. Он был из тех редких людей, кои верят всему, что услышат. Скажут ему: завтра жди наводнения, и хотя поблизости не окажется и малой речушки, он всю ночь будет готовиться к стихийному бедствию. Прочтёт в журнале, что любому человеку по силам собственноручно собрать видеомагнитофон, — и тут же всю зарплату бухнет на детали, хотя в технике ничего не смыслит. Некоторые считают таких людей придурковатыми, но Пашута любил Спирина за его сердечную нежность и умение восторгаться житейскими пустяками. Спирин был натурой увлекающейся. Когда они познакомились на первом году службы, Спирин увлекался камнебросанием. Где-то он проведал, что чудовищную силу мышц можно нарастить, если ежедневно перетаскивать с места на место тяжёлые камни. А телом был он хиловат, длинен и тощ, даром что по вечному своему везению угодил в десантный полк. Полезным для мышц камнебросанием он довёл себя до полного изнеможения и попал в госпиталь с сердечным расстройством, каковое удивлённые армейские медики некоторое время пытались диагностировать как симуляцию.

В госпитале, где Пашута лежал с крупозным воспалением лёгких, они и подружились. В ту пору уныние овладело Спириным, ибо к двадцати годам он пришёл к мысли, что любое его начинание заведомо обречено на провал. Видимо, в его внутреннем устройстве природа спроектировала некий блок, рассчитанный исключительно на самоуничтожение. Их койки стояли рядом, и в долгих ночных разговорах Пашута сумел его утешить, приведя много поразительных примеров, почерпнутых в основном из книг, когда человеку поначалу долго не везло, а потом он становился известен и приносил пользу отечеству. Он вернул Спирину веру в себя и тем заслужил его вечную благодарность. Это было нетрудно, если учесть, что Спирин не был избалован и самым обыкновенным вниманием, а Пашута в доверительных беседах не позволял себе и тени иронии, почуяв родственную, измученную душу.

Сошлись они и на том, что оба много читали и оказались заядлыми спорщиками. Причём если Пашута большей частью спорил ради самого спора, получая удовлетворение от интеллектуальной разминки, то Спирин входил в такой раж, будто от правильной точки зрения зависела не только его личная судьба, но и будущее человечества. Громадная тут между ними выявилась разница: Пашуте важен был процесс, Спирину — результат.

После армии они встретились всего три раза, когда Спирин наезжал в Москву, но дружба их не иссякла. Более того, она приобрела новые, светлые черты, поскольку поддерживалась лишь письмами и сердечными воспоминаниями и протекала как бы вне реального времени. Спирин регулярно присылал большие, задушевные послания, в которых по пунктам отчитывался обо всех своих делах; Пашута отделывался короткими весёлыми записочками, но оба верили, что нить их душевного единения не оборвётся, пока один из них не замолчит навеки.

У Спирина, как и следовало ожидать, жизнь сложилась неорганизованно. Несколько лет он мыкался по восточным окраинам, один бог ведает, почему его понесло именно туда, а потом женился на казашке, которая была старше его на пять лет. За это время он освоил несколько сельскохозяйственных профессий, но детей почему-то не завёл. Пашуту это не удивило. Спирин в армии умел рассуждать заковыристо и невпопад, чем ставил в тупик проницательных командиров. Однако то, что по первому впечатлению звучало в его рассуждениях как несуразица, он нередко впоследствии объяснял разумно. Надо было только иметь терпение и подождать.

К твёрдому берегу Спирин со своей женой Урсулой прибились в придонском посёлке Глухое Поле. Правда, по описаниям Спирина, туманным и порой почему-то иносказательным, место, где они поселились, едва ли могло претендовать на звание «посёлка». Там было около двадцати домов, в которых проживало не более десяти семей. Здесь таилась загадка. Если предположить, что посёлок постигла горькая участь русских деревень, откуда людей словно повымело зловещим ветром, то причины, по которым это произошло в средней полосе, сюда вовсе не годились. Плодороднейшая земля, как с восторгом писал Спирин, роскошные лесные угодья, поблизости озеро, богатое карасём и окунем, — всё сулило человеку безбедную, радостную жизнь. На прямой вопрос Пашуты: «Куда же люди подевались из этого райского уголка?» — Спирин ответил с откровенной обидой, что напрасно, дескать, Пашута не считает за людей самого Спирина и его жену Урсулу или, к примеру, столетнего старца, богатыря Тихона, иными словами, опять впал в какой-то непонятный ёрнический тон.