Последний воин. Книга надежды

Ещё горше стало бы Шпунтову, знай он хоть отчасти Вилькину прежнюю жизнь. Отгуляла она на белом свете тридцать четыре года, а счастья видела с гулькин нос. Только и радости было, что замужество за Гриней Толкуновым, совершенно никчёмным человеком. Правда, лишь впоследствии выяснилось, какой он человек, а в ту пору, когда она за него выходила, представлялся он ей чуть ли не богом. Работала Вильямина официанткой во второсортном кафетерии, а он служил метрдотелем в одном из самых шикарных московских ресторанов. Для халдея это пик карьеры. Ох, как хорош он был в форменном сюртучке, высокий, подтянутый, корректный. Улыбка как у голливудской звезды. Глаза лазурные, неотразимые. Весь — обаяние, и напор. Каждое слово на вес золота. И образованный. Стихи на память читал, под Высоцкого пел так, что мурашки по коже. По-английски шпарил без запинки — положение обязывало.

Познакомились они на совещании передовиков сферы обслуживания. Но что она против него — мелкая пташка супротив орла. Не моги всерьёз мечтать! У него таких под рукой, как у хорошего рыбака поплавков. Выбирай любую. Когда он первый раз её к себе домой привёл — обалдела: прямо дом-музей. От книг на полках до видеомагнитофона. Она к тому времени уже не бедовала, какие-то крохи имела со своего кафе, но куда ей до него? Тогда торговый народец не шебуршили, как нынче, в хвост и в гриву, а люди, сподобившиеся этой розничной и оптовой благодати, жили на широкую ногу открыто. Избранниками судьбы себя чувствовали. На всех остальных, на эту шушеру с зарплатой, смотрели как на скопище недоумков. Гриня Толкунов, имевший за плечами три курса иняза, быстренько начал Вильямину приобщать к философии для избранных.

— Самое главное в жизни, запомни, девочка, уровень обитания. На какой уровень человек поднялся, того он и стоит. Чтобы занять в обществе подобающее место, одного ума мало, нужны качества.

Вильямина каждой жилочкой впитывала слова любимого. Дух захватывало его слушать. Современное общество, поучал он, устроено так, что только обладание деньгами, крупными деньгами, даёт индивидууму возможность подняться над серой массой. Свобода есть способность к волевому диктату, как полагал он, Гриня Толкунов, и некоторые другие, умеющие мыслить самостоятельно, без оглядок на омертвевшие нравственные постулаты.

Слушая своего кумира, бедная Вилька впадала в горячечное состояние, которое даже трудно было назвать любовью. Красноречивый метрдотель действовал на неё, как сильный наркотик. Его щедрость, его дерзкая любезность, его пылкие руки, безрассудный взгляд прелестных глаз, его презрительно-аристократические манеры — всё погружало её в сладостный трепет, лишало собственной воли. Она так и не смогла понять, почему он женился на ней, обыкновенной бабе, а не держал при себе, коли уж случился такой каприз, в качестве служанки, рабы, комнатной собачонки.

И чем всё обернулось? Когда торговых людишек взялись шерстить, когда оказалось, что лихое избранничество легко укладывается в статьи уголовного кодекса, Гриня Толкунов, её судьба и проклятие, малодушно задёргался и заметался, как обыкновенный мелкий пакостник, которому прищемили хвост. К тому времени Вильямина, давно переведённая им в ресторан, взирала на мужа уже не прежними, замутнёнными обожанием глазами, в её взгляде всё чаще появлялось недоумение. И это понятно. Неподражаем был Гриня в блеске своего ресторанного могущества, когда восседал за столом в углу зала — благодушный, сосредоточенный, всевидящий, похожий на капитана океанского теплохода. Но совсем иным предстал в семейном быту — вздорным, крикливым, большей частью нетрезвым. Одно дело — философия, другое — жизнь. В своих рассуждениях Гриня выглядел сверхчеловеком, а в обиходе оказался кухонным узурпатором, чванливым и мелочным. Вдобавок скорым на оплеухи и ревнивым.

У Вильямины хватило ума, чтобы не разочароваться в любимом из-за этого вопиющего противоречия, но всё же с ослепительного пьедестала, на который вознесло его девичье воображение, он как-то быстро и уныло соскользнул. А тут ещё подвалили неприятности, от которых заколдобило весь ресторанный мир. Вскоре выяснилось, что божественный Гриня Толкунов не по-мужски жидок на расправу. Ещё над ним и гром не грянул, ещё только слухи поползли, правда, один кошмарнее другого, а он уже ходил осунувшийся и мокрый, как после проливного дождя. Вильямина утешала его как могла, говорила, что плевать в конце концов даже на конфискацию, пожили и хватит, надо другим дать пожить, кто ещё не нахапал вдоволь; но её логичные умозаключения лишь доводили мужа до состояния буйного помрачения рассудка. Однажды, по-бычьи заревев, он расколотил о стену фарфоровую вазу, а целил прямёхонько Вильямине в голову.